Об уме. Рассуждение 3. Об уме. Глава III. Об обширности памяти

 

Заключение, к которому мы пришли в последней главе, без сомнения, побудит нас искать причину неравенства умственных способностей людей в неравной обширности их памяти. Память есть кладовая, в которой складываются ощущения, факты и идеи, различные сочетания которых образуют то, что мы называем умом.

Следовательно, ощущения, факты и идеи надо рассматривать как первичную материю ума. А чем обширнее кладовая памяти, тем больше в ней содержится этой первичной материи и, скажут, тем больше у человека умственных способностей.

Как ни кажется обоснованным это рассуждение, но, рассмотрев его глубже, мы, возможно, найдем его только имеющим видимость истины. Чтобы вполне исчерпать вопрос, следует, во-первых, рассмотреть, действительно ли память нормально организованных людей так различна по объему, как это кажется, а если такое различие действительно существует, нужно ли, во-вторых, рассматривать его как причину неравенства умственных способностей.

Что касается первого пункта, то я утверждаю, что только внимание может запечатлеть в памяти предметы, которые в противном случае производят на нас только незаметное впечатление, подобное приблизительно тому, какое производит на читателя каждая из букв, образующих страницу какого-нибудь сочинения. Чтобы судить, зависит ли недостаток памяти в людях от невнимания или же от несовершенства органа памяти, следует, очевидно, прибегнуть к опыту. Он указывает нам, что существует много людей, как, например, блаженный Августин и Монтень, которые рассказывают про себя, что, будучи одаренными весьма слабой памятью, они, движимые жаждой знания, достигли, однако, того, что сумели вложить в свою память количество фактов и идей, достаточное, чтобы занять место среди людей, одаренных необыкновенной памятью. Но если жажды знания достаточно для того, чтобы по крайней мере знать много, то я заключаю, что память почти совершенно производна и обширность ее зависит: 1) от ежедневного упражнения ее; 2) от внимания, с каким рассматриваются запечатленные в ней предметы, которые, если относиться к ним без внимания, оставляют, как я уже указывал, только незначительные следы в памяти, очень скоро стирающиеся; 3) от порядка, в котором располагаются наши идеи. Этому порядку мы обязаны всеми чудесными проявлениями памяти, и он заключается в том, чтобы связывать между собой все свои идеи и, следовательно, обременять память только такими предметами, которые иди по своей природе, или по способу рассмотрения сохраняют между собой достаточно связи, чтобы вызывать друг друга в памяти.

Частые воспроизведения в памяти одних и тех же предметов подобны, так сказать, ударам резца, который их запечатлевает тем глубже, чем, чаще они воспроизводятся памятью . К тому же этот порядок, пригодный для вызывания в нашей памяти одних и тех же предметов, может объяснить все явления памяти: так, умственная проницательность, т. е. быстрота, с которой человек постигает истину, часто зависит от сходства этой истины с предметами, обыкновенно присутствующими в его памяти; так, медлительность ума есть, напротив, следствие малой аналогии этой самой истины с предметами, занимающими память. Человек не может схватить ее, увидеть все ее отношения, не отбросив все первоначальные идеи, присутствующие в его воспоминании, не перерыв весь запас своей памяти, чтобы найти в ней идеи, находящиеся в связи с этой истиной. Вот почему многие люди глухи к некоторым фактам и истинам, которые, напротив, живо трогают других людей только потому, что эти факты или эти истины потрясают всю цепь их мыслей, будя в их уме большое число их; это - молния, мгновенно освещающая весь горизонт их идей. Итак, проницательностью ума мы часто обязаны порядку и всегда ему же обширностью памяти; точно так же недостаток порядка как результат равнодушия к некоторым наукам совершенно делает беспамятными людей, которые в других областях науки проявляют чрезвычайно обширную память. Вот почему ученый лингвист или историк, который с помощью хронологического порядка запечатлевает и легко сохраняет в своей памяти слова и исторические даты и факты, часто не в состоянии запомнить доказательство нравственной истины, или геометрической теоремы, или пейзаж, на который он долго смотрел; так как этого рода предметы не имеют никакой аналогии с остальными фактами и идеями, заполняющими его память, то они не могут часто в ней воспроизводиться, глубоко в ней запечатлеваться и, следовательно, долго в ней сохраняться.

Такова причина, обусловливающая различные виды памяти, и вот почему больше всего забывают в какой-нибудь области те люди, которые меньше всего с ней знакомы.

Итак, по-видимому, хорошая память есть, так сказать, обычное явление, она почти целиком производна; большое неравенство способности памяти, наблюдаемое между людьми, которых я называю нормально организованными, не столько есть результат неодинакового совершенства этого органа, сколько зависит от неодинакового внимания к его развитию.

Но предположим, что большая или меньшая обширность памяти, наблюдаемая у людей, есть полностью дар природы и что это различие действительно так значительно, как кажется; и тогда я утверждаю, что оно не может нисколько влиять на обширность ума: 1) потому что большой ум, как я это покажу, не связан с хорошей памятью, 2) потому что всякий человек одарен памятью, достаточной, чтобы подняться на высшие ступени ума.

Прежде чем доказать первое из этих положений, следует заметить, что хотя полное невежество приводит к полному тупоумию, однако умный человек часто кажется лишенным памяти только потому, что мы придаем этому слову слишком узкое значение и сводим память к запоминанию слов, дат, мест и лиц, которыми умные люди часто не интересуются и потому их не запоминают. Но если понимать значение этого слова в смысле запоминания идей, образов, рассуждений, то никто из них не окажется лишенным памяти, откуда следует, что не существует умного человека, лишенного памяти.

После этого замечания посмотрим, какова должна быть память у человека большого ума. Для примера возьмем двух людей, знаменитых в различных областях творчества, а именно Локка и Мильтона, и посмотрим, является ли величие их ума результатом чрезвычайно обширной памяти.

Займемся сначала Локком: если мы предположим, что он нашел в чувствах общее начало всех наших идей благодаря счастливой мысли или чтению Аристотеля, Гассенди или Монтеня, то мы должны признать, что, для того чтобы вывести всю свою систему из этой первоначальной идеи, ему нужна была не столько обширная память, сколько упорное размышление, так как самой небольшой памяти было бы достаточно, чтобы удержать все предметы, из сравнения коих должна была получиться уверенность в правильности его принципов, и чтобы развить их цепь и тем заслужить название человека великого ума и быть всеми признанным за такового.

Что касается Мильтона, то если я буду рассматривать его с тех сторон, в которых он, по всеобщему признанию, считается бесконечно выше всех других поэтов, если я 20 буду рассматривать силу, величие, правду и новизну его поэтических образов, то я должен буду признать, что его умственное превосходство в этом отношении также не предполагает обладания очень обширной памятью. Действительно, как ни грандиозна композиция его картин (вроде той, где он, соединяя блеск огня с твердостью земной материи и описывая почву ада, говорит, что она горела твердым огнем, а озеро горело жидким огнем),- как ни величественны, говорю я, его картины, очевидно, что число смелых образов, могущих образовать такие картины, должно быть чрезвычайно ограничено, что, следовательно, грандиозностью своего воображения поэт был обязан не необыкновенной обширности памяти, а глубокому размышлению, проникновению в свое искусство. Это размышление побуждало его искать источник наслаждения, доставляемого воображением, и открыло ему его и в своеобразном соединении образов, способных образовать величественные, правдивые и правильно соразмерные картины, и в постоянном выборе сильных выражений, которые являются, так сказать, красками поэзии и посредством которых он сделал свои описания видимыми для глаз воображения.

В качестве последнего примера того, что художественное воображение может существовать и без обширной памяти, я приведу в примечании перевод одного отрывка из английской поэзии. Этот перевод и предыдущие примеры докажут, я полагаю, тем, кто захочет анализировать произведения великих людей, что большой ум но зависит от большой памяти. Прибавлю даже, что чрезвычайная обширность одной исключает чрезвычайную обширность другого. Если при невежестве ум чахнет за недостатком пищи, то при обширной эрудиции чрезмерное обилие ее часто заглушает ум. Чтобы убедиться в этом, достаточно понаблюдать, сколь различное употребление делают из своего времени два человека, желающих отличиться: один - умом, другой - памятью.

Если ум есть только совокупность новых идей и если всякая новая идея есть новое отношение, установленное между данными предметами, то тот, кто хочет отличиться своим умом, необходимо должен употреблять большую часть своего времени на наблюдение различных отношений между предметами и употреблять только небольшую часть его на запоминание фактов и идей. Напротив, тот, кто хочет превосходить всех обширностью памяти, должен, не теряя времени на наблюдение и сравнение предметов, употреблять все свое время па непрестанное накопление в памяти новых предметов. Очевидно, что благодаря такому весьма различному употреблению времени память первого будет значительно ниже памяти второго, но он будет превосходить его в умственном отношении; эту истину, по-видимому, и имел в виду Декарт, когда сказал, что, для того чтобы усовершенствовать ум, надо больше размышлять, чем заучивать. Отсюда я заключаю, что не только очень большой ум не предполагает очень большой памяти, но что чрезвычайное развитие первого исключает развитие второй.

Чтобы закончить эту главу и доказать, что различную силу ума нельзя приписать неодинаковой силе памяти, мне остается только показать, что люди, в среднем нормально организованные, одарены достаточной памятью, чтобы подняться до самых высоких идей. Действительно, всякий человек в этом отношении достаточно наделен природой, если его память способна удержать столько фактов и идей, что, сравнивая их между собой, он может всегда заметить новые отношения, постоянно увеличивать число своих идей и, следовательно, непрестанно расширять свой ум. Но если, как доказывает математика, тридцать или сорок предметов могут быть сравниваемы столькими различными способами, что никто в продолжение очень длинной жизни не в состоянии заметить все их отношения и вывести из них все возможные идеи, и если между нормально организованными людьми нет ни одного, память которого могла бы удержать не только все слова одного языка, но еще множество дат, фактов, имен, мест и лиц и, наконец, значительно больше шести или семи тысяч предметов, то отсюда я смело заключаю, что всякий нормально организованный человек одарен памятью значительно большей, чем та, которая ему нужна для увеличения числа своих идей, что более обширная память не вызвала бы более обширного ума и что не только неравенство памяти не является причиной неравенства ума, но что это последнее неравенство есть исключительно результат большего или меньшего внимания, с которым человек наблюдает отношения между предметами, или же плохого выбора предметов, которыми он обременяет свою память. Если юноши, блестяще преуспевавшие в школе, не всегда становятся выдающимися людьми, то это потому, что умение пользоваться правилами Депотора, подготовляющее хороших школьников, еще не доказывает, что впоследствии эти молодые люди обратят свое внимание на такие предметы, из сравнения которых вытекают интересные для общества идеи. Поэтому-то редко становится великим человеком тот, кто не имеет мужества пренебречь знанием множества ненужных вещей.

Гельвеций. Рассуждение 3. Об уме.