Об уме. Рассуждение 3. Об уме. Глава XXI. Четвертое следствие деспотизма: гибель государств, находящихся под неограниченной властью

 

Равнодушие жителей Востока к истине, невежественность и порочность граждан, как неизбежное следствие их формы правления, делают из них мошенников по отношению друг к другу и трусов по отношению к врагу.

Вот причина той изумительной быстроты, с которой греки и римляне овладели Азией. Действительно, как могли рабы, воспитанные и вскормленные в прихожей властелина, подавить в себе перед мечом римлян привычное чувство страха, которое привил им деспотизм? Как могли эти отупевшие люди, лишенные возвышенного духа, привыкшие попирать слабых и пресмыкаться перед сильными, бороться с великодушием, искусством и храбростью римлян и не проявить своей низости и в совете, и в битве?

Если египтяне, говорит Плутарх, были рабами всех народов поочередно, то потому, что они находились под властью самого сурового деспотизма; поэтому-то они почти всегда вели себя как трусы. Когда изгнанный из Спарты царь Клеомен, скрывшийся в Египте и заключенный в темницу по проискам одного министра, по имени Собизия, убил своих тюремщиков, разбил свои цепи и появился на улицах Александрии, то он напрасно заклинал граждан отомстить за него, наказать несправедливость и сбросить иго тирании: повсюду он находил, говорит Плутарх, лишь бездеятельных почитателей. Этот низкий и трусливый народ был способен лишь на такую смелость, которая позволяет восхищаться великими поступками, но не совершать их.

Мог ли народ рабов сопротивляться свободному и сильному народу? Для того чтобы безнаказанно пользоваться неограниченной властью, деспот вынужден расслаблять дух и мужество своих подданных. То, что делает его сильным внутри государства, делает его слабым извне; вместе со свободой он изгоняет из своей державы все добродетели; они не могут, говорит Аристотель, обитать в рабских душах. Монтескье, которого мы цитировали выше, говорит, что нужно сначала быть плохим гражданином, для того чтобы стать затем хорошим рабом. Поэтому деспот может противопоставить нападениям таких людей, как римляне, лишь совет и полководцев, совершенно не сведущих в политической военной науке и взятых из того же самого народа, в котором он ослабил мужество и умалил дух; следовательно, он должен быть побежден.

Но, возразят мне, мы видели иногда и в деспотических государствах яркий свет добродетели. Да, когда на престоле один за другим сменялись великие люди. Добродетель, замирающая перед лицом тирании, оживает при великом государе, его присутствие подобно присутствию солнца; когда солнечный свет пронизывает и рассеивает тучи, покрывающие небо, то все в природе оживает, равнины наполняются земледельцами, в рощах раздаются воздушные концерты и крылатые обитатели неба взлетают на вершины дубов, чтобы воспевать возвращение солнца. «О, счастливые времена, - восклицал Тацит в эпоху царствования Траяна, - когда повинуются лишь законам, когда можно мыслить свободно и так же свободно высказывать свои мысли, когда все сердца устремляются к государю, когда увидеть его есть уже благо!»

Однако блестящее существование таких государств обыкновенно недолговечно. Если порой они достигают вершины могущества и славы и выделяются успехами во всех областях, то эти успехи, зависящие, как я уже сказал, от мудрости государей, а не от самой формы правления, обыкновенно столь же преходящи, сколь блестящи; могущество подобных государств, как бы оно ни было велико, всегда призрачно; это колосс Навуходоносора: ноги его из глины. Такие державы похожи на величественную ель; вершина ее касается небес, животные равнин и воздуха ищут убежища в ее тени; но, имея слишком слабые корни, она опрокидывается первым ураганом. Жизнь этих государств недолговечна, если только они не окружены народами бездеятельными и подчиненными власти произвола. Относительная сила подобных государств заключается в таком случае в равновесии их слабости. Если деспотическая империя терпит поражение и престол может поддержать лишь мужественное и смелое решение, то эта империя гибнет.

Словом, народы, стонущие под игом неограниченной власти, могут иметь лишь кратковременные успехи, только вспышки славы: рано или поздно они подпадут под власть народа свободного и предприимчивого. Но если даже предположить, что они будут избавлены от этой опасности в силу исключительных обстоятельств и положения, то достаточно уже плохого управления, для того чтобы их страны разрушить, обезлюдить и превратить в пустыню. Летаргическая вялость, постоянно охватывающая все члены такого народа, приводит к этому результату. Деспотизму свойственно заглушать страсти, а лишь только души, лишившись страстей, перестанут быть деятельными и граждане отупеют, так сказать, от опиума роскоши, праздности в изнеженности, как государство начинает Хиреть: его кажущееся спокойствие есть в глазах просвещенного человека лишь изнеможение, предшествующее смерти. В государстве страсти необходимы; они составляют его жизнь и душу. И народ-победитель есть в сущности народ с более сильными страстями.

Умеренное волнение страстей благодетельно для государств; в этом отношении их можно сравнить с морями, чьи стоячие воды, загнивая, испускали бы гибельные для мира пары, если бы буря не очищала их.

Но если величие народов, подчиненных неограниченной власти, лишь недолговременно, то иначе обстоит дело с государствами, в которых, как это было в Риме и Греции, власть разделена между народом, вельможами или царями. В таких государствах частные интересы, тесно связанные с интересами общественными, превращают людей в граждан. Здесь народ, успехи которого зависят от его государственного устройства, имеет право надеяться на их длительность. Необходимость для гражданина заниматься важными делами, свобода мысли и слова усиливают и возвышают его душу; смелость мысли передается его сердцу, порождая в нем замыслы обширные и смелые, помогая ему совершать все более храбрые деяния. Я прибавлю даже, что если частные интересы не вполне отделены от интересов общественных, если нравы народа менее испорчены, чем были нравы римлян во времена Мария и Суллы, то партийный дух, принуждая граждан ко взаимному наблюдению друг за другом и ко взаимной сдержанности, способствует самосохранению этих государств. Они поддерживают себя силой равновесия противоположных интересов. Основы, на коих покоятся эти государства, бывают особенно непоколебимыми в те моменты внешнего брожения, когда они кажутся близкими к падению. Так, глубина морей всегда тиха и спокойна, даже когда яростный аквилон вздымает их поверхность, грозя как будто потрясти их бездну.

После того как я объяснил, как восточный деспотизм служит причиной невежественности визирей, равнодушия народа к добродетели и гибели государств, находящихся под этой формой правления, я укажу, как иное государственное устройство ведет к противоположным результатам.

Гельвеций. Рассуждение 3. Об уме.