Об уме. Рассуждение 3. Об уме. Глава V. О силах, воздействующих на нашу душу

 

Только опыт может указать нам, каковы эти силы. Он учит нас, что лень прирождена человеку, что внимание его утомляет и оно ему неприятно, что он непрестанно устремляется к покою, как тела к центру, что, будучи непрестанно привлекаем к этому центру, он и остался бы в нем, если бы не был непрестанно отталкиваем двумя силами, уравновешивающими в нем лень и косность, из которых одна возбуждается сильными страстями, другая - отвращением к скуке.

Скука представляет гораздо более общий и могущественный двигатель, чем это обыкновенно думают. Из всех страданий она, конечно, наименьшее, но все же она к ним принадлежит. Движимые желанием счастья, мы всегда будем рассматривать отсутствие удовольствия как зло. Мы желали бы, чтобы неизбежные промежутки между яркими наслаждениями, связанными с удовлетворением физических потребностей, были заполнены какими-нибудь из тех ощущений, которые всегда приятны, если они не болезненны. Мы желали бы, чтобы постоянно новые ощущения напоминали нам о нашем существовании, ибо всякое такое напоминание доставляет нам удовольствие. Вот почему дикарь, как только он удовлетворит свои потребности, бежит на берег реки, ибо быстрая смейа волн, надвигающихся друг на друга, дает ему ежеминутно новые впечатления; вот почему и мы предпочитаем зрелище движущихся предметов зрелищу предметов неподвижных; вот почему существует поговорка: «Огонь составляет нам компанию», т. е. он отвлекает нас от скуки.

Эта потребность в движении и какое-то беспокойство, вызываемое в нашей душе отсутствием впечатлений, и является отчасти началом изменчивости и способности к совершенствованию человеческого ума; она принуждает его бросаться во все стороны, заставляет его путем многовековой работы изобретать и совершенствовать искусства и науки и, наконец, приводит к упадку вкуса.

В самом деле, если впечатления тем приятнее, чем они ярче, и если продолжительность ощущения притупляет его яркость, то мы должны жадно стремиться к новым ощущениям, возбуждающим в нашей душе удовольствие своей неожиданностью: поэтому художники, желающие нравиться нам и возбуждать в нас такого рода ощущения, должны, после того как они отчасти исчерпают красивые сочетания, заменить их оригинальными, которые мы предпочитаем красивым, потому что они производят на нас новое и, следовательно, более яркое впечатление. Вот причина упадка вкуса у цивилизованных народов.

Чтобы лучше понять всю силу отвращения к скуке и степень влияния иногда этого начала, понаблюдаем за людьми и мы увидим, что большинство из них работает и думает из страха перед скукой, что люди с чрезвычайным усердием ищут сильных ощущений, даже с риском получить слишком сильные, лишь бы избежать скуки; это желание гонит народ на Гревскую площадь, а светских людей - в театр, и эта же причина побуждает старух искать лекарства от скуки в унылой набожности и даже в суровых епитимьях, так как бог, стремящийся всеми средствами вернуть к себе грешников, пользуется по отношению к ним обыкновенным средством скуки. Но особенно большую роль скука играет в эпохи, когда страсти бывают обузданы или нравами, или формой правления; тогда скука становится всеобщим двигателем.

При дворах, у трона боязнь скуки, связанная с самой слабой степенью честолюбия, питает в праздных придворных, в мелких честолюбцах мелкие желания, заставляет их заниматься мелкими интригами, мелкими происками, мелкими преступлениями, чтобы добиться мелких мест, пропорциональных мелочности их страстей; эта боязнь скуки порождает Сеянов, но только не Октавиев, будучи, впрочем, достаточна, чтобы дать возможность достигнуть положения, при котором можно насладиться правом быть наглым, но при котором тщетно было бы искать защиты от скуки.

Таковы, если осмелюсь так выразиться, деятельные и инертные силы, воздействующие на нашу душу. Повинуясь этим двум противоположным силам, мы вообще желаем быть в движении, не подвергая себя труду двигаться; по этой же причине мы хотели бы все знать, не давая себе труда учиться; поэтому же люди больше подчиняются мнению, чем рассудку, который во всех случаях требует от нас утомительной проверки, и, вступая в свет, воспринимают безразлично как истинные, так и ложные идеи, навязываемые им4; поэтому, наконец, человек, который рабски следует за мнением общества, которого прилив или отлив предрассудков несет то к мудрости, то к глупости и который случайно бывает то умным, то глупым, является в глазах мудреца одинаково безумным, поддерживает ли он истину или ошибается. Такой человек подобен слепому, называющему наугад цвета представленных ему предметов.

Итак, мы видим, что страсти и отвращение к скуке сообщают душе подвижность, отрывают ее от естественного для нее стремления к покою и заставляют ее преодолевать силу инерции, которой она всегда готова подчиниться.

Однако, как ни кажется верным это утверждение, но так как в нравственности, так же как в физике, следует в суждениях опираться на опыт, то в следующих главах я постараюсь доказать на примерах, что только сильные страсти побуждают к совершению тех мужественных поступков и к образованию тех высоких идей, которые во все времена вызывают удивление и восхищение.

Гельвеций. Рассуждение 3. Об уме.