Об уме. Рассуждение 3. Об уме. Глава XXX. О превосходстве некоторых народов в различных отраслях науки

 

Физическое положение Греции осталось неизменным: почему же современные греки так отличаются от прежних? Потому что изменилась форма их правления; потому что, подобно воде, принимающей форму всякого сосуда, в который ее наливают, характер народов восприимчив ко всякой форме правления; в каждой стране правительственный гений создает гений национальный. Какая же другая страна, кроме Греции, могла при республиканской форме правления породить большее число полководцев, политиков, героев? Не говоря уже о государственных людях, как много философов должна была создать страна, где так почитали философию, где победитель Греции, царь Филипп, писал Аристотелю: «Я благодарю богов не за то, что они даровали мне сына, но за то, что он родился еще при твоей жизни. Я поручаю тебе его воспитание и надеюсь, что ты сделаешь его достойным себя и меня». И какое письмо могло быть более лестным для этого философа, чем то, которое властелин мира, Александр, написал ему на развалинах престола Кира: «Я узнал, что ты обнародовал твой эзотерический курс1. Какое же преимущество остается у меня перед другими людьми? Высокие науки, которым ты обучил меня, станут теперь общим достоянием; но ведь тебе было известно, что я предпочитаю превосходить людей знанием о высоких предметах, чем могуществом. Прощай!»

Не только в лице Аристотеля чтили философию. Известно, что египетский царь Птолемей относился к Зенону как к государю и отправил к нему посольство; что афиняне воздвигли этому философу мавзолей, построенный па общественный счет; что незадолго до смерти Зенона Антигон, царь македонский, писал ому: «Если судьба высоко вознесла меня, если я превосхожу тебя в величии, то признаю, что ты превосходишь меня в познании и в добродетели. Приезжай к моему двору; ты будешь здесь полезным не только великому царю, по и всему македонскому народу. Тебе известно, как действует на людей пример. Они рабски подражают нашим добродетелям, и тот, кто внушает добродетель государям, дарует их и народам. Прощай». Зенон ответил ему: «Приветствую твой благородный пыл; среди великолепия, пышности и наслаждений, окружающих царя, прекрасно стремление к науке и к добродетели. Мой преклонный возраст и слабость здоровья не позволяют мне приехать, но я посылаю тебе двух моих учеников. Внемли их поучениям; если ты будешь их слушать, они откроют тебе путь к мудрости и к истинному счастью. Прощай».

Впрочем, греки воздавали подобные почести не только философии, но и всем искусствам. Поэты столь ценились в Греции, что Афины запрещали им особым законом и под страхом смерти покидать страну. Лакедемоняне, которых иные писатели любят изображать как людей добродетельных, но скорее грубых, чем духовно утонченных, были не менее остальных греков чувствительны к красотам искусств и наук. Страстно любя поэзию, они привлекли в свою страну Архилоха, Ксенодома, Ксенокрита, Полимнеста, Сакада, Периклида, Фриниха, Тимофея. Они так благоговели перед поэзией Тирпандра, Спендонта и Алкмана, что рабам запрещалось петь их стихи; это было, по их мнению, профанацией божественных вещей. В искусстве рассуждения они были не менее способными, чем в искусстве описывать свои мысли в стихах: «Тот, кто разговаривает с лакедемонянином, - говорит Платон, - хотя бы с последним из них, может сначала найти его грубым, но, углубляясь в тему, он увидит, как этот же самый человек проявляет достоинство, точность и тонкость, сообщающие его словам остроту и проницательность. И рядом с ним всякий другой грек покажется лепечущим младенцем». С ранней юности их учили изяществу и чистоте речи, чтобы к верности мысли они присоединяли красоту и тонкость выражения, чтобы их ответы, всегда краткие и верные, были полны остроумия и приятности. Тех, которые вследствие торопливости или медлительности ума отвечали плохо или совсем не отвечали, немедленно наказывает. За плохое рассуждение в Спарте карали, как в других мостах карают за плохое поведение. Поэтому ничто не затемняло разум этого парода. Будучи уже с колыбели чужд капризов и детских причуд, лакедемонянин в молодости становился бесстрашным; он чувствовал себя уверенно в одиночестве и во мраке; менее суеверные, чем остальные греки, спартанцы призывали свою религию на суд разума.

Могли ли науки и искусства не спять полным блеском в стране, подобной Греции, где они пользовались таким всеобщим и постоянным почетом? Я говорю постоянным. чтобы предупредить возражение людей, утверждающих, подобно аббату Дюбо, что в известные века, как, например, в век Августа и Людовика XIV, какой-то ветер приносит великих людей, словно стаи редких птиц. В пользу этого мнения приводят обыкновенно то, что некоторые государи напрасно стремились оживить у себя науки и искусства . Если усилия этих монархов оставались бесплодными, то потому, что они не были достойными. Поел? нескольких столетий невежественности почва, на которой произрастают искусства и науки, становится иногда стон. дикой и запущенной, что не может создать действительно великих людей, пока ее не распашет несколько поколений ученых. Таков был век Людовика XIV, в котором великие люди были обязаны своим превосходством ученым, предшествовавшим им на поприще наук и искусств. На это поприще упомянутые ученые проникли лишь благодаря поддержке наших королей, о чем свидетельствуют и грамота от 10 мая 1543 г., в которой Франциск I строго воспрещал поношение и нападки на Аристотеля, и стихи, которые Карл IX послал Ронсару.

К сказанному мной я прибавлю еще только одно: подобно фейерверку, который, быстро взлетая в воздух, на мгновение озаряет горизонт и затем снова гаснет, погружая природу в еще более глубокую тьму, искусства и науки во множестве различных стран лишь вспыхивают и исчезают, оставляя затем эти страны во мраке невежества. За веками, которые наиболее богаты великими людьми, почти всегда следует век, когда науки и искусства культивируются менее успешно. Чтобы понять это, не нужно прибегать к физическим причинам, - здесь достаточно причин духовного порядка. Действительно, если восхищение является всегда следствием удивления, то, чем больше среди народа великих людей, тем меньше их почитают; чем меньше возбуждают в них чувство соревнования, тем дальше отстоят от него. После такого века часто нужно удобрение многих веков невежества, чтобы снова дать стране урожай великих людей.

Словом, по-видимому, только причинам духовного порядка можно приписать превосходство некоторых народов над другими в области наук и искусств; и можно заключить, что нет народов, особенно одаренных добродетелью, умом и мужеством. Природа в этом отношении делила поровну свои дары. Действительно, если бы большая или меньшая сила ума зависела от различия температуры в разных странах, то, принимая во внимание древность мира, должна была бы найтись народность, которая,' будучи поставлена в наиболее благоприятные условия, достигла бы путем постоянных успехов большего превосходства над другими народами. Но уважение, которое поочередно воздавалось за их ум разным народам, и презрение, которому они, один за другим, подвергались, показывают, как ничтожно влияние климата на ум. Я прибавлю даже, что если бы место рождения определяло силу нашего ума, то причины духовного порядка не могли бы дать нам столь простого и естественного объяснения явлений, зависящих от физических причин. Относительно этого я замечу, что так как до сих пор не было ни одного народа, которому бы климатические особенности его страны и вытекающие отсюда небольшие различия в организации давали постоянное преимущество перед другими народами, то мы вправе думать, что возможные небольшие различия в организации отдельных лиц, образующих какой-нибудь народ, не имеют заметного влияния на их ум. Все способствует доказательству этой истины. Кажется, что самые сложные проблемы в этой области представляются уму лишь для того, чтобы находить свое решение в применении установленных мной принципов.

Почему люди посредственные упрекают почти всех знаменитых людей в странном поведении? Потому что гений не является даром природы: потому что человек, ведущий образ жизни, сходный с образом жизни других людей, имеет и схожий с ними ум; потому что гениальность предполагает жизнь, полную прилежных занятий, а такая жизнь, отличаясь от обычной, всегда будет казаться смешной. Почему умные люди, спрашивают, встречаются чаще в этом веке, чем в предыдущих, а гениальные люди стали встречаться реже? Почему, как говорит Пифагор, так много людей, берущих тирс, и так мало вдохновенных духом бога, носящего его? Потому что ученые слишком часто бывают вынуждены отрываться от своих занятий и вращаться в свете. Они распространяют в нем просвещение, создают в нем умственные интересы, но неизбежно теряют то время, которое в уединении и размышлениях они могли бы употребить на развитие своего таланта. Человек науки подобен телу, брошенному в середину других тел; оно утрачивает, сталкиваясь с ними, силу, которую оно отдает им.

Причины духовного порядка объясняют нам все различные относящиеся к уму явления и показывают, что, подобно частичкам огня, скрытым в порохе и бездеятельным, пока искра не оживит их, ум остается бездействующим, пока страсти не приведут его в движение. Страсти способны превратить глупца в умного человека, и всем, что мы имеем, мы обязаны воспитанию.

Если гениальность, как утверждают, дар природы, то почему же среди людей, исполняющих какую-либо должность, или среди людей, родившихся либо долго живших в провинции, нет ни одного прославившегося в искусствах -в поэзии, в музыке или живописи? Почему гениальность не могла бы заменить у должностных лиц потерю некоторого времени, требуемого для выполнения служебных обязанностей, а у провинциалов - беседы с образованными людьми, которых встречаешь только в столице? Почему великий человек обладает гениальностью лишь в той области, которую он долгое время изучал? Разве не видно из этого, что если он не обладает превосходством в других областях, то, значит, он и не имеет другого преимущества над остальными людьми, кроме привычки к прилежанию и научных методов? Почему, наконец, среди великих людей реже всего встречаются великие министры? Потому что к множеству обстоятельств, необходимых для создания великого гения, нужно еще присоединить такие обстоятельства, которые помогли бы этому гениальному человеку подняться до должности министра. Но стечение обстоятельств обоего рода, весьма редкое у всех народов, является почти невозможным в странах, где заслуги сами по себе не приводят к высоким местам. Поэтому если исключить таких людей, как Ксенофонт, Сципион, Конфуций, Цезарь, Ганнибал, Ликург и, может быть, еще каких-нибудь пятьдесят государственных мужей, чей ум мог бы выдержать строгий экзамен, то все остальные - и среди них даже несколько весьма известных в истории и ознаменовавших себя громкими деяниями лиц - все же были, как бы ни восхваляли их ум, людьми весьма обыкновенными. Своей известностью они больше обязаны силе своего характера, чем силе ума. Несовершенные законодательства, посредственные и почти неизвестные сочинения, оставленные такими людьми, как Август, Тиберий, Тит, Антонин, Адриан, Мориц и Карл V, сочинения, написанные к тому же по вопросам, в которых они должны были быть знатоками, только подтверждают это мнение.

Общее заключение этого рассуждения то, что талант есть общее достояние, а условия, благоприятные для его развития, очень редки. Если позволительно сравнивать мирское со священным, то можно сказать, что здесь много званых и мало избранных.

Словом, умственное неравенство людей зависит и от формы правления в их стране, и от более или менее счастливой эпохи, в которую они родились, и от полученного ими воспитания, и от большего или меньшего желания выдвинуться и, наконец, от степени высоты и плодотворности тех идей, которые они сделали предметом своего изучения.

Таким образом, гениальные люди являются продуктом условий, в которых они находились. Поэтому все искусство воспитания состоит в том, чтобы ставить молодых людей в условия, способные развить в них зачатки ума и добродетели. Не любовь к парадоксу привела меня к этому выводу, но единственно желание людского счастья. Я понял, насколько хорошее воспитание может распространить просвещение, добродетели и, следовательно, счастье в обществе и насколько уверенность в том, что талант и добродетель суть простые дары природы, мешает успехам науки о воспитании и поощряет леность и небрежность. Исследуя с этой точки зрения власть природы и воспитания над нами, я заметил, что тем, чем мы являемся, мы обязаны воспитанию; на основании этого я решил, что долг гражданина - сообщить истину, способную привлечь внимание к средствам усовершенствования воспитания. Чтобы еще лучше осветить столь важный вопрос, я постараюсь в следующем Рассуждении точно определить те различные понятия, которые должны соединяться с различными наименованиями ума.

Гельвеций. Рассуждение 3. Об уме.