Об уме. Рассуждение 3. Об уме. Глава Х. О скупости

 

Золото и серебро можно рассматривать как вещи, приятные для зрения. Но если бы обладание ими доставляло нам только удовольствие, вызываемое блеском и красотой этих металлов, то скупцу было бы достаточно любоваться богатыми сокровищами государственной казны. Но так как это зрелище не может насытить его страсть, то следует предположить, что всякий скупец стремится к богатству или потому, что может обменять его на всевозможные удовольствия, или потому, что оно избавляет его от всех страданий, связанных с нищетой.

Установив этот принцип, я утверждаю, что так как человек по природе склонен только к чувственным удовольствиям, то только эти удовольствия и составляют единстственпый предмет его желаний. Следовательно, страсть к роскоши, к великолепным экипажам, к красивой обстановке, к пиршествам есть страсть искусственная, необходимо вытекающая из физических потребностей в любви пли в пище. В самом деле, какое реальное удовольствие могут доставить вся эта роскошь и великолепие сластолюбивому скряге, если он не будет на них смотреть как на средство понравиться женщинам, если он их любит, и добиться их благосклонности или внушить мужчинам уважение и заставить их, в смутной надежде на награду, отстранять от него всякие неприятности и собирать вокруг него всякие удовольствия?

Следовательно, у этих сластолюбивых скупцов, в сущности не заслуживающих названия скупцов, скупость есть непосредственный результат боязни страдания и стремление к физическому наслаждению. Но, скажут мне, каким образом это стремление к наслаждениям или этот страх перед страданиями могут обусловливать скупость настоящих скупцов, тех несчастных скупцов, которые никогда не обменивают деньги на удовольствия? Если они всю жизнь отказывают себе в необходимом, если они преувеличивают перед самим собой и перед другими удовольствие, связанное с обладанием золотом, то они это делают, чтобы забыть о своем несчастье, из-за которого никто не жалеет и не должен их жалеть.

Как ни странно противоречие между их поведением и побудительными к нему причинами, тем не менее я постараюсь раскрыть причину, которая, побуждая их непрестанно желать удовольствий, в то же время всегда лишает их таковых.

Прежде всего укажу, что этот род скупости имеет источником преувеличенный и нелепый страх перед нищетой и связанными с нею страданиями. Скупые люди сходны с ипохондриками, которые живут в постоянном страхе, повсюду видят опасности и боятся разбиться от прикосновения к чему-либо.

Этого рода скупцы встречаются обыкновенно среди людей, родившихся в нужде; они испытали на деле страдания, приносимые нищетой, поэтому их безумная скупость более извинительна, чем в людях, родившихся в довольстве, среди которых встречаются обыкновенно только чванливые и сластолюбивые скупцы.

Чтобы показать, как страх перед нуждой заставляет этих людей отказывать себе в необходимом, предположим, что кто-нибудь из них, страдающий под бременем нищеты, решает вырваться из нее. Как только он остановится на этом намерении, надежда тотчас же оживит его душу, измученную бедностью; она вернет ему энергию, заставит его искать покровителей, прикует его к приемной его патронов, заставит его вести интриги у министров, ползать у ног могущественных людей - словом, вести самый жалкий образ жизни, пока он не получит какое-нибудь место, которое защитит его от нищеты. Когда он достигнет этого положения, будет ли тогда удовольствие единственной целью его домогательства? Предположим, что у этого человека характер робкий и недоверчивый, тогда яркое воспоминание о пережитых им страданиях должно прежде всего внушить ему желание избавиться от них, а для этого он станет отказывать себе во всем том, к чему он уже привык во время своей бедности. Когда в возрасте тридцати пяти - сорока лет этот человек не будет знать нужды, а жажда наслаждений, постепенно притупляясь, уже не будет им живо чувствоваться, что тогда он станет делать? Ему уже труднее будет угодить, и если он любит женщин, то он пожелает самых красивых, благосклонность которых стоит дороже, и, следовательно, он пожелает собрать новые богатства, чтобы удовлетворить своим новым вкусам; если в тот промежуток времени, который потребуется для приобретения их, неуверенность в себе и робость, которые с годами возрастают и которые можно рассматривать как следствие чувства слабости, покажут ему, что по отношению к богатству достаточно никогда не бывает действительно достаточным, и если его жадность будет равносильна его любви к наслаждениям, то он будет находиться под влиянием двух различных притягательных сил; чтобы повиноваться обеим, этот человек будет доказывать себе, что он не отказывается от наслаждений, а только откладывает вкушение их до того времени, когда, накопив большие богатства, он в состоянии будет отдаться всецело наслаждениям, не заботясь о будущем. После нового промежутка времени, который потребуется, чтобы накопить новые сокровища, когда он достигнет возраста, равнодушного к чувственным наслаждениям, изменит ли он свой образ жизни? Откажется ли он от привычек, которые ему стали дороги вследствие неспособности образовать новые? Конечно, нет, для него будет довольно созерцания своих сокровищ, мысли о возможности променять их на удовольствия, а чтобы избежать физических страданий, связанных со скукой, он всецело отдастся своим обычным занятиям. К старости он даже сделается еще более скупым, ибо привычка копить деньги не будет умеряться желанием наслаждаться, а будет еще поддерживаться в нем привычным страхом перед нуждой, свойственной старости.

Из сказанного в этой главе можно заключить, что преувеличенная и нелепая боязнь страданий, связанных с нищетой, есть причина кажущегося противоречия в поведении некоторых скупцов. Вот почему, хотя они и стремятся всегда к наслаждениям, скупость может всегда их лишить таковых.

Гельвеций. Рассуждение 3. Об уме.