Об уме. Рассуждение 3. Об уме. Глава XIV. О дружбе

 

Любить - значит иметь потребность. Но дружба без потребности была бы следствием без причины. Люди обладают неодинаковыми потребностями; следовательно, и дружба основывается у них на различных мотивах. Одни нуждаются в удовольствиях и деньгах, другие - во влиянии; эти желают разговаривать, те - поверять своп заботы; в результате бывают друзья ради удовольствии, ради денег, ради интриг, ради ума и друзья в несчастье. Весьма полезно рассмотреть дружбу с этой точки зрения и составить о ней ясное представление.

Из дружбы, как из любви, часто делают роман; люди всюду ищут героя ее, каждую минуту думают, что нашли его, хватаются за первого попавшегося и любят его до тех пор, пока его не знают и хотят узнать. А когда любопытство удовлетворено, он перестает интересовать: мы не нашли героя своего романа. Таким образом, люди становятся способными к преувеличенному восхищению, но неспособными к дружбе. Поэтому в интересах самой дружбы надо составить о ней ясное представление.

Признаюсь, что если рассматривать ее как взаимную потребность, то нельзя утаить, что очень трудно допустить, чтобы долго сохранялась та же потребность и, следовательно, та же дружба между двумя людьми. Поэтому продолжительная дружба весьма редкое явление.

Но хотя чувство дружбы, будучи более прочным, чем любовь, все же зарождается, разрастается и гаснет, однако тот, кто это знает, не переходит от теснейшей дружбы к сильнейшей ненависти и не подвергается опасности возненавидеть то, что раньше любил. Если он потеряет друга, он не станет на него сердиться, а только посетует на человеческую природу и напишет со слезами: мой друг не имеет прежних потребностей.

Довольно трудно составить себе ясные представления о дружбе. Все нас окружающее старается обмануть нас в этом отношении. Некоторые люди, чтобы сделать себя более достойными уважения в собственных глазах, преувеличивают свои чувства к своим друзьям, представляют себе дружбу в романической окраске и убеждают себя в этом, пока случай не раскроет глаза им и их друзьям и не докажет им, что они любили далеко не так сильно, как они предполагали.

Этого сорта люди обыкновенно утверждают, что они имеют большую потребность любить и быть любимыми. Но так как нас сильно поражают достоинства человека обыкновенно в первые моменты, когда мы его видим, так как привычка делает нас нечувствительными к красоте и уму и даже к душевным качествам и так как нас сильно трогает только неожиданность удовольствия, то прав был один умный человек, который говорил по этому поводу, что те, кто хотят быть сильно любимыми, должны в дружбе, как и в любви, иметь только мимолетные склонности, а не страсти, ибо, прибавлял он, в том и другом случае моменты начала суть самые сильные и нежные.

Но на одного человека, обманывающего самого себя относительно дружбы, приходится десять лицемеров, которые выказывают чувства, которых они в действительности не испытывают, и дурачат других, не давая никогда одурачить себя. Они рисуют дружбу яркими, но ложными красками и, соблюдая исключительно свои интересы, только хотят заставить других следовать предлагаемому ими образцу, так как это им выгодно.

Ввиду этого очень трудно составить себе ясное понятие о дружбе. Но возразят мне, какой вред от некоторого преувеличения силы этого чувства? Зло в том, что люди привыкают требовать от своих друзей совершенств, которых природа не допускает.

Многие люди, от рождения нежные, увлеченные этими описаниями, но наученные в конце концов опытом, утомляются постоянной погоней за этим миражем и начинают чувствовать отвращение к дружбе, к которой они были бы вполне способны, если бы они не составили себе о ней романтической идеи.

Дружба предполагает какую-нибудь потребность; чем настоятельнее эта потребность, тем сильнее дружба; следовательно, потребность есть мерило этого чувства. Предположим, что мужчина и женщина спаслись после кораблекрушения на необитаемом острове и что, будучи лишены надежды вернуться на свою родину, они принуждены там оказывать друг другу взаимные услуги для защиты от диких зверей, для поддержания жизни и для того, чтобы не впасть в отчаяние; между этими мужчиной и женщиной возникает самая тесная дружба, а между тем они, может быть, ненавидели бы друг друга, если бы встретились в Париже. Если один из них погибнет, другой действительно лишится половины себя; никакое горе не сравнится с его горем; только тот, кому пришлось жить на необитаемом острове, может понять всю его силу.

Но если сила дружбы пропорциональна нашим потребностям, то должны существовать формы правления, нравы, условия и, наконец, эпохи, более других благоприятные для дружбы.

Во времена рыцарства, когда выбирали себе товарища по оружию, когда два рыцаря делили славу и опасность, когда трусость одного могла стоить жизни и потери чести другому, тогда люди из собственного интереса были внимательнее к выбору друзей и были сильнее к ним привязаны.

Когда место рыцарства заняла мода на дуэли, то люди, ежедневно подвергавшие себя друг за друга опасности быть убитыми, конечно, должны были быть очень дороги друг другу. В то время дружба была очень уважаема и почиталась в числе добродетелей; она во всяком случае предполагала в дуэлистах и рыцарях верность и доблесть; эти добродетели в то время высоко почитались, и так оно и должно было быть, ибо они почти постоянно проявлялись на деле.

Полезно помнить, что одни и те же добродетели в различное время оцениваются по-разному, в зависимости от неодинаковой полезности их в разные эпохи.

Кто сомневается в том, что во времена смут и переворотов и при форме правления, благоприятствующей образованию политических партий, дружба бывает сильнее и мужественнее, чем в спокойном государстве? В этом отношении история показывает нам многочисленные примеры героизма. Тогда дружба предполагает в человеке мужество, сдержанность, твердость, знание и осторожность; эти качества, абсолютно необходимые в смутные времена, редко бывают соединены в одном человеке и должны делать его особенно дорогим для его друга.

Если при настоящем состоянии нравов мы больше не требуем от наших друзей тех же качеств , то потому, что эти качества нам более не полезны, так как нет больше необходимости поверять важные тайны, вызывать на поединки, и, следовательно, мы больше не нуждаемся ни в осторожности, ни в знаниях, ни в сдержанности, ни в мужестве наших друзей.

При настоящей форме правления у нас частные лица не связаны никаким общим интересом. Чтобы сделать карьеру, скорее нужны покровители, чем друзья. Роскошь и так называемый дух общества открыли доступ во все дома и тем самым освободили множество людей от необходимости дружбы. Нет никаких побудительных причин или выгод, которые заставили бы нас теперь выносить действительные или предполагаемые недостатки наших друзей. И нет больше дружбы8; со словом «друг» уже не связывают тех представлений, которые связывали раньше; в наше время мы можем, следовательно, воскликнуть вместе с Аристотелем9: «О, друзья мои! Нет больше друзей».

Итак, если существуют эпохи, нравы и формы правления, когда мы сильнее нуждаемся в друзьях, и если сила дружбы всегда пропорциональна остроте этой потребности, то должны существовать и условия, когда сердце легче открывается дружбе, а это обыкновенно бывает тогда, когда человек чаще всего нуждается в помощи другого человека.

Несчастные люди бывают обыкновенно самыми нежными друзьями: связанные общим несчастьем, они, сокрушаясь о несчастьях своих друзей, в то же время чувствуют себя растроганными за себя самих, что доставляет им удовольствие.

Сказанное мной об условиях можно сказать и о характерах; есть такие характеры, которые не могут обойтись без друзей. Во-первых, люди слабые и застенчивые, которые решаются на что-нибудь только с помощью и по совету других; во-вторых, люди угрюмые, строгие, деспотические, которые бывают горячими друзьями тех, .кого они мучают, и несколько похожи на одну из двух жен Сократа, которая, узнав о смерти этого великого человека, проявила больше горя, чем другая: ибо эта последняя, обладая более кротким и милым характером, теряла в Сократе только мужа; первая же теряла в нем человека, которого она могла мучить своими капризами и который один только мог их выносить.

Наконец, есть люди, лишенные всякого честолюбия и каких-либо сильных страстей, которым доставляет наслаждение разговор с людьми образованными. При наших современных нравах люди этого рода, если только они добродетельны, суть самые нежные и постоянные друзья. Их душа, всегда открытая к дружбе, знает ее очарование. Это чувство становится их единственной потребностью, так как они не обладают, согласно предположению, никакой другой страстью, которая могла бы его заменить: поэтому они способны к очень высокой и мужественной дружбе, хотя она и не достигает дружбы греков или скифов.

Напротив, мы тем менее способны к дружбе, чем более независимы от других людей. Так, богатые и могущественные люди обыкновенно менее чувствительны к дружбе, их чаще всего даже считают черствыми. Действительно, потому ли, что люди всегда проявляют жестокость, когда могут делать это безнаказанно, потому ли, что богатые и влиятельные люди смотрят на бедственное положение другого как на упрек своему благополучию, потому ли, наконец, что они хотели бы избежать надоедливых просьб несчастных, - одно несомненно, что они всегда дурно обходятся с несчастливцами . Вид несчастного человека производит на большинство людей впечатление головы Медузы; при виде ее сердца обращаются в камень.

Существует еще один род людей, равнодушных к дружбе; это те, которые удовлетворяются собой". Они приучили себя искать и находить счастье в себе самих; к тому же, будучи слишком умны, чтобы наслаждаться еще «удовольствием» быть обманутыми, они не могут сохранить счастливое незнание людской злобы (драгоценное незнание, так крепко в ранней молодости связующее людей); поэтому они мало склонны к очарованию этого чувства, что не значит еще, что они к нему не способны. «Это часто, - как сказала весьма умная женщина, - не столько люди нечувствительные, сколько люди разочарованные».

Из сказанного следует, что сила дружбы всегда соразмерна потребности, какую люди имеют друг в друге, и что эта потребность меняется в зависимости от эпохи, нравов, формы правления, условий и характеров. Но возразят мне, если дружба и предполагает всегда некоторую потребность, то во всяком случае это не есть потребность физическая. Что такое друг? Избранный нами родственник. Мы желаем иметь друга, чтобы, так сказать, жить в нем, чтобы изливать нашу душу в его душу и наслаждаться беседой, которую доверие делает всегда восхитительной. Следовательно, эта страсть не основывается ни на боязни страданий, ни на любви к физическим удовольствиям. Но, отвечу я, в чем заключается очарование беседы с другом? В удовольствии говорить о себе. Если человек пользуется по милости судьбы достатком, он будет разговаривать со своим другом о способах увеличить свое состояние, о почестях, влиянии и репутации, которыми он пользуется. Если человек находится в стесненном положении, он будет изыскивать со своим другом средства избежать нищеты, и разговор с ним избавляет нас во всяком случае от скуки слушать неинтересные для нас речи. Следовательно, с другом говорят всегда или о своих неприятностях, или о своих удовольствиях. А если, как я доказал выше, нет иных истинных удовольствий и истинных страданий, кроме удовольствий и страданий физических, если средства для их доставления суть только удовольствия, вызываемые надеждой, и предполагают существование физических удовольствий, являясь, так сказать, их следствием, то, значит, дружба, так же как и скупость, гордость, честолюбие и другие страсти, есть непосредственный результат физической чувствительности.

В качестве последнего доказательства этой истины я покажу, что посредством этих же самых страданий и удовольствий можно вызвать в нас всякого рода страсти и что, таким образом, чувственные страдания и удовольствия суть плодотворные зародыши всякого чувства.

Гельвеций. Рассуждение 3. Об уме.