Об уме. Рассуждение 3. Об уме. Глава VI. О могуществе страстей

 

В нравственном мире страсти имеют то же значение, какое имеет движение в мире физическом; движение создает, уничтожает, сохраняет, оживляет все, без него все было бы мертво; страсти оживляют все в мире нравственном. Алчность направляет суда через пустыни океанов; тщеславие заполняет долины, превращает горы в равнины, пробивает пути сквозь скалы, воздвигает пирамиды Мемфиса, выкапывает Меридово озеро и отливает колосса Родосского. Любовь, говорят, отточила карандаш первого рисовальщика. Любовь же придумала учение о бессмертии души в стране, куда не проникло откровение, чтобы смягчить горе вдовы, оплакивавшей смерть молодого супруга. Энтузиазм, вызванный благодарностью, возвел на степень богов благодетелей человеческого рода, выдумал ложные религии и суеверия, источником которых не всегда были такие благородные страсти, как любовь и благодарность.

Следовательно, сильным страстям мы обязаны изобретением и чудесами искусств, и их следует считать плодотворным зародышем ума и могущественным двигателем человека на пути великих дел. Но прежде чем идти дальше, я должен определить, что я понимаю под выражением сильная страсть. Если большинство людей не могут понять друг друга, то это зависит от неясности значения слов; этой причине ' следует приписать и продолжение чуда, происшедшего при постройке Вавилонской башни.

Под сильной страстью я подразумеваю такую страсть, предмет которой так необходим для нашего счастья, что без обладания им жизнь кажется нам невыносимой. Такое представление имел о страстях Омар, когда он говорил: «Кто бы ты ни был, но если ты любишь свободу, хочешь быть богатым, не обладая имуществом, могущественным, не имея подданных, подданным, не имея господина, дерзай презирать смерть: цари будут дрожать перед тобой, а ты один не будешь никого бояться».

Действительно, только страсти, достигнувшие этой степени, могут порождать великие дела и пренебрегать опасностью, болью, смертью и даже самим небом.

Дикеарх, полководец Филиппа, возводит на глазах своей армии два алтаря: один - нечестивости, другой - несправедливости, приносит на них жертвы и отправляется на завоевание Цикладских островов.

За несколько дней до убийства Цезаря любовь к мужу, в связи с благородной гордостью, побудила Порцию разрезать себе ногу, показать рану мужу и сказать ему: «Брут, ты замышляешь и скрываешь от меня что-то великое. До сих пор я не задала тебе ни одного нескромного вопроса, хотя я знала, что мой пол, слабый сам по себе, становится сильным в обществе мудрых и добродетельных мужей и что я дочь Катона и жена Брута, но моя робкая любовь заставила меня не опасаться своей слабости. Ты видишь, я подвергла испытанию свое мужество; суди сам, достойна ли я твоего доверия, раз я доказала, что не страшусь боли».

Только страстное чувство чести и философский фанатизм могли заставить пифагореянку Тимпху откусить себе язык, чтобы не выдать во время пыток тайн ее секты.

Когда молодой Катон вошел в сопровождении своего воспитателя во дворец Суллы и увидел окровавленные головы казненных, он спросил, как зовут чудовище, умертвившее стольких римлян. «Сулла»,- ответили ему. «Как, Сулла их умертвил и Сулла еще живет?» - «Одно имя Суллы,- отвечали ему,- обезоруживает наших граждан». «О, Рим,-воскликнул Катон,-как печальна твоя судьба, если за твоими обширными стенами не нашлось ни одного добродетельного человека и если ты можешь вооружить против тирании только руку слабого ребенка». При этих словах он обратился к своему воспитателю и сказал: «Дай мне мой меч, я спрячу его в своем платье, подкрадусь к Сулле и убью его. Катон живет, Рим еще свободен» .

Где только доблестная любовь к отечеству не побуждала к героическим поступкам! В Китае император, которого победоносно преследовал со своей армией один гражданин, попробовал воспользоваться суеверным уважением, которым в этой стране пользуются приказания матери, чтобы заставить этого гражданина положить оружие. Он послал к его матери своего офицера, который с кинжалом в руках заявил ей, что ей приходится выбирать между смертью и повиновением. «Разве твой господин не знает, - отвечала она с горькой улыбкой, - о молчаливом и тайном договоре, связывающем народ с их государем, по которому народ обязуется повиноваться, а государь заботиться о счастье своих подданных? Он первый нарушил этот договор. Узнай от женщины, подлый исполнитель приказаний тирана, каков в этом случае долг по отношению к родине». При этих словах она вырывает кинжал из рук посланного и закалывает себя со словами: «Раб, если в тебе есть еще сколько-нибудь добродетели, отнеси этот окровавленный кинжал моему сыну, скажи ему, чтобы он отомстил за свой народ и наказал тирана. Ему нечего больше бояться за меня, не о чем беспокоиться, он теперь свободно может исполнить свой долг» .

Если благородная гордость, страстный патриотизм и стремление- к славе заставляют граждан поступать так мужественно, какие же упорство и силу должны страсти внушать тем, кто стремится достигнуть известности в науках и искусствах и кого Цицерон называет мирными героями. Жажда славы ведет астронома на ледяные вершины Кордильеров, в область снегов и морозов, заставляет ботаника собирать растения на краю пропастей, она же некогда влекла молодых любителей науки в Египет, Эфиопию и даже в Индию для личного знакомства с знаменитейшими философами и ознакомления с принципами их учения из разговоров с ними.

Какую власть эта страсть имела над Демосфеном, который для исправления своего произношения наполнял себе рот камешками на берегу моря и произносил речь мятежным волнам! То же стремление к славе предписывало молодым пифагорейцам трехлетнее молчание, чтобы развить в них привычку к самоуглублению и созерцанию; любовь к славе заставляла Демокрита во избежание светских развлечений запираться в гробницах, чтобы там искать точные истины, открытие которых так трудно и так мало ценится людьми; она же обусловила решение Гераклита уступить эфесский престол, на который он имел права старшинства, младшему брату, чтобы самому вполне отдаться философии; из-за нее же атлет отказывается от любовных наслаждений, чтобы сохранить вое свои силы; она же побуждала в древности некоторых жрецов отказываться от этих наслаждений в надежде заслужить большее уважение, хотя часто, как говорил шутя Буанден, их воздержание не приносило им иной награды, как только постоянное искушение.

Я доказал, что страстям мы обязаны почти всеми предметами на земле, которыми мы восхищаемся, что они заставляют нас .пренебрегать опасностями, страданиями, смертью и принимать самые смелые решения.

Теперь я докажу, что в особых случаях они же приходят на помощь великим людям и внушают им, что в данном случае лучше - сказать или сделать.

Вспомним по этому поводу знаменитую краткую речь Ганнибала к солдатам в день битвы при р. Тичино, и мы увидим, что только ненависть к римлянам и любовь к славе могли ее внушить. «Товарищи, - сказал он, - небо предвещает мне победу. Дрожать придется римлянам, а не вам. Взгляните на это поле битвы: здесь трусам некуда отступить, мы погибнем все, если будем побеждены. Может ли быть более верный залог победы? Может ли быть более ясный знак, что боги нам покровительствуют? Они поставили нас между победой и смертью».

Несомненно, что те же страсти воодушевляли и Суллу при его ответе Крассу, требовавшему конвоя, когда он отправлялся сделать новый набор у племени марсов. «Если ты боишься своих врагов, то я тебе дам для прикрытия твоего отца, твоих братьев, твоих родственников, твоих друзей, убитых тиранами, взывающих о мести и ожидающих ее от тебя».

Когда македоняне, утомленные войной, начали просить Александра отпустить их, гордость и любовь к славе продиктовали этому герою такой гордый ответ: «Уходите, неблагодарные; бегите, трусы; я покорю Вселенную без вашей помощи, Александр найдет подданных и солдат повсюду, где есть мужи».

Подобного рода речи произносятся всегда людьми, охваченными страстью. Никакой ум не может в этих. случаях заменить чувство. Мы не знаем языка для страстей, которых мы не испытываем.

Впрочем, не только в искусстве красноречия, но и во всех других областях приходится считать страсти производящим семенем ума; поддерживая постоянное брожение наших идей, они оплодотворяют эти самые идеи, которые в холодных душах остаются бесплодными и подобными семени, брошенному на камень.

Не что иное, как страсти, сосредоточивая наше внимание на предмете нашего желания, заставляют нас рассматривать его с точек зрения, неизвестных другим людям, и заставляют героев задумывать и выполнять смелые предприятия, которые кажутся и должны казаться толпе безумными до тех пор, пока удача не докажет их мудрости.

Вот почему, как говорит кардинал Ришелье, слабая душа считает невозможным самые простые замыслы, тогда как самые великие кажутся легкими для сильных душ; перед ними горы опускаются, тогда как для слабых холмики превращаются в горы.

В самом деле, только сильные страсти, более осведомленные, чем здравый смысл, могут научить нас отличать непривычное от невозможного, что почти всегда смешивают люди благоразумные; ибо эти благоразумные люди, не одушевленные сильными страстями, всегда бывают посредственностями; это утверждение я предполагаю доказать, чтобы выяснить все превосходство охваченного страстью человека, и доказать, что в действительности только великие страсти могут породить великих людей.

Гельвеций. Рассуждение 3. Об уме.