Об уме. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу. Глава XXI. Взаимное презрение народов зависит от их тщеславия

 

О народах можно сказать то же, что и о частных лицах: подобно тому как каждый из нас считает себя непогрешимым, всякое противоречие рассматривает как оскорбление и в другом уважает только собственный ум и восхищается им, так и каждый народ уважает в других только идеи, сходные с его собственными; всякое противное мнение является источником презрения.

Бросим беглый взгляд на то, что происходит в мире. Если англичане считают нас легкомысленными людьми, а мы их черствыми, то араб, убежденный в непогрешимости своего калифа, смеется над глупым легковерием татарина, считающего своего ламу бессмертным. В Африке негр, поклоняющийся какому-нибудь корню, ножке краба, рогу какого-нибудь животного и видящий в земле громадное собрание божеств, смеется над тем, что у нас мало богов, тогда как непросвещенный мусульманин упрекает нас в том, что у нас три бога. Со своей стороны, жители горы Бата, убежденные в том, что каждый человек, съевший перед смертью жареную кукушку, становится святым, смеются над индусами: не смешно ли, говорят они, подводить к постели больного корову и воображать, что если эта корова, когда ее дернут за хвост, выпустит мочу и несколько капель ее попадут на умирающего, то этот умирающий делается святым? Что может быть нелепее требования брамина от новообращенных, чтобы в продолжение шести месяцев они питались одним коровьим навозом!

Вот на какого рода различии в нравах и обычаях и основывается взаимное презрение народов. По этой же причине жители Антиохии презирали императора Юлиана за простоту нравов и воздержанность, которые вызывали у галлов восхищение им. Различие в религии и, следовательно, во взглядах заставило в то же самое время христиан, более фанатичных, чем справедливых, запятнать самой гнусной клеветой память этого государя, который заслужил быть поставленным наряду с величайшими императорами, так как он уменьшил налоги, восстановил военную дисциплину и оживил умиравшую доблесть римлян.

Куда ни посмотрим, всюду мы встретим эти несправедливые оценки. Каждый народ убежден, что он один обладает мудростью, а все остальные глупы, и походит на того жителя Марианских островов, который был убежден, что во всем мире существует только один язык - его, и отсюда заключал, что остальные люди не умеют говорить.

Если бы с неба сошел мудрец, который в своих поступках руководствовался бы только светом разума, то этот мудрец был бы сочтен сумасшедшим. В глазах других людей, говорит Сократ, он был бы подобен врачу, которого пирожники обвинили бы перед судом детей в том, что он запретил есть пирожные и тартинки, и который, наверное, был бы признан этим судом виновным. Тщетно стал бы он приводить самые веские доказательства своей правоты; все народы отнеслись бы к нему, как, по словам индусских баснописцев, отнеслись люди из страны горбатых к молодому, красивому и стройному богу, вошедшему в их столицу; они окружили его; пораженные его странной внешностью, они стали осыпать его насмешками; его, вероятно, подвергли бы дальнейшим оскорблениям, если бы один из жителей, видавший, вероятно, иных людей, кроме горбатых, и желавший спасти его от этой опасности, не воскликнул: «Но, друзья, что вы хотите делать? Не будем обижать этого несчастного урода, небо одарило нас всех красотой, оно украсило наши спины горой мяса; будем благодарны за это бессмертным и пойдем в храм возблагодарить за это богов». В этой басне представлена история человеческого тщеславия. Все народы восхищаются своими недостатками и презирают противоположные достоинства; чтобы иметь успех в каком-нибудь государстве, надо носить на спине горб того народа, среди которого находишься.

Во всяком государстве мало защитников правоты соседних народов, мало людей, признающих в себе смешные стороны, в которых они обвиняют иностранцев, и берущих пример с того татарина, который сумел по этому поводу уличить в несправедливости самого ламу.

Этот татарин объехал Север, посетил страну лапландцев и даже купил у их колдунов ветер. Вернувшись к себе, он стал рассказывать о своих похождениях; их пожелал выслушать сам великий лама, который помирал со смеху, слушая его рассказ. «На какое безумие, - сказал он, - способен ум человеческий! Какие странные обычаи! Как легковерны лапландцы! Разве это люди?» - «Да, действительно, отвечал татарин, - но выслушай нечто еще более странное: эти лапландцы, такие смешные со своими колдунами, так не смеются над нашим легковерием, как ты над их».-«Нечестивец,-отвечал великий лама,- как ты смеешь богохульствовать и сравнивать мою религию с их?» - «Вечный отец, -отвечал татарин, - прежде чем возложение твоей святой руки на мою голову омоет меня от греха, я тебе докажу, что ты не должен своим смехом поощрять своих подданных осквернять свой разум. Если бы подвергнуть строгой критике и сомнению все предметы человеческой веры, то кто знает, оказалась ли бы твоя религия защищенной от насмешек неверующего? Может быть, тогда твоя святая моча и твои святые испражнения, которые ты теперь раздаешь земным государям, показались бы им менее драгоценными; может быть, они не так благосклонно приняли бы их и не стали бы посыпать ими свои рагу и приправлять ими свои соуса? Уже в Китае нечестие дошло до того, что стали отрицать девять воплощений Вишну. Ты, проницающий своим взором прошлое, настоящее и будущее, ты сам нам часто повторял, что обязан своим бессмертием и земным могуществом талисману слепой веры; без полного подчинения твоим догматам ты будешь принужден покинуть эту страну мрака и вернуться на свою родину - небо. Ты знаешь, что ламы, находящиеся под твоей властью, должны со временем воздвигнуть тебе алтари во всех частях света; можешь ли ты быть уверен, что они осуществят этот замысел без помощи людского легковерия, а без него критика, которая всегда нечестива, может принять лам за лапландских кудесников, продающих ветер глупцам, желающим его купить. Прости же, о живой Фо, эти слова," продиктованные мне заботой о твоей религии, и да научится от тебя татарин уважать невежество и легковерие, которыми небо, всегда непроницаемое в своих намерениях, по-видимому, пользуется, чтобы подчинить тебе землю».

Мало людей следуют этому примеру и указывают своему народу, что он делает себя смешным в глазах разума, когда смеется над собственной глупостью под чужим именем, но еще меньше существует народов, способных воспользоваться подобными указаниями. Все они так связаны интересами своего тщеславия, что во всех странах умными называют только тех людей, которые, по словам Фоптенеля, глупы общей глупостью. Каким бы чудесным ни был миф, он всегда найдет веру в каком-нибудь народе, который будет считать сумасшедшими тех, кто откажется в него верить. В государстве Жюда, где поклоняются змеям, никто не посмеет сомневаться в сказке, рассказываемой марабу о свинье, которая оскорбила божественную змею и съела ее. Святой марабу, рассказывают они, заметил это и пожаловался королю. Тотчас же был объявлен смертный приговор всем свиньям, который стал приводиться в исполнение, и их род был бы совсем уничтожен, если бы народ не стал убеждать государя, что несправедливо за одного виновного наказывать столько невинных; эти убеждения воздействовали на государя; главного марабу успокоили, избиение прекратили, а свиньям был отдан приказ быть впредь почтительнее к божествам. Вот, восклицает марабу, как змея воспламенила гнев короля и отомстила нечестивым, чтобы мир признавал на будущее время ее божественность, ее храм, ее жреца, орден марабу, призванный служить ей, наконец, дев, посвященных на служение ей. Бог-змея, скрытый в глубине своего святилища, незрим даже для короля и принимает моления и отвечает на вопросы только через посредство жрецов, и не дело смертных разбирать эти тайны: их долг верить, поклоняться и обожать.

Напротив, в Азии персы, забрызганные кровью 8 змей, принесенных в жертву богу добра, бегают в храмы магов похвастать этим актом благочестия; можно ли думать, что если бы кто-нибудь остановил их, чтобы доказать им, как смешно их поведение, то он был бы ими хорошо принят? Чем нелепее какой-нибудь взгляд, тем доблестнее и опаснее доказывать его нелепость.

Поэтому Фонтенель всегда говорил, что, если бы все истины были зажаты в его руке, он поостерегся бы -разжать ее, чтобы показать их людям. Действительно, если открытие одной истины привело Галилея в тюрьмы инквизиции, то к каким пыткам присудили бы того, кто открыл бы их все? 9

Среди разумных читателей, смеющихся в эту минуту над человеческой глупостью и возмущающихся тем, как поступили с Галплеем, может быть, нет ни одного, который не потребовал бы его казни, если бы жил в его время.

Они были бы тогда иных взглядов, а на какие только жестокости не толкает нас варварская и фанатическая привязанность к своим взглядам! Сколько зла посеяла на земле эта привязанность! и как было бы справедливо, полезно и легко от нее избавиться!

Чтобы научиться сомневаться в своих взглядах, достаточно исследовать силу своего ума, рассмотреть список человеческих заблуждений, вспомнить, что только через шестьсот лет после основания университетов из них вышел, наконец, необыкновенный человек10, которого его современники преследовали, а затем поместили в ряд полубогов за то, что он учил людей считать истинными только те принципы, о которых они имеют ясные идеи, - истина, все значение которой понимают немногие: для большинства людей принципы не содержат никаких выводов.

Каково бы ни было тщеславие людей, несомненно, что если бы они чаще вспоминали об этих фактах; если бы они чаще повторяли слова Фонтенеля: «Никто не избегает заблуждений, неужели я один непогрешим? Может быть, я ошибаюсь именно в тех вещах, в которых я упорствую с наибольшим фанатизмом?»; если бы они постоянно помнили эту истину, то они были бы более настроены против своего тщеславия, более внимательны к возражениям своих противников, более доступны истине; они были бы более кроткими, более терпимыми и, несомненно, были бы не такого высокого мнения о своей мудрости. Сократ часто повторял: «Я знаю, что я ничего не знаю». В наше время знают всё, кроме того, что знал Сократ. Люди так часто не замечают своих заблуждений, потому что они невежественны, и вообще самая неизлечимая их глупость состоит в том, что они считают себя умными. Это заблуждение, свойственное всем народам и являющееся отчасти следствием их тщеславия, заставляет их не только презирать нравы и обычаи, отличные от их, но и рассматривать как дар природы превосходство, которое некоторые из них имеют над другими, а между тем этим превосходством они обязаны только политическому строю своего государства.

Гельвеций. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу