Об уме. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу. Глава XXVI. Об уме по отношению ко всему миру

 

Ум, рассмотренный с этой точки зрения, есть, согласно предыдущим определениям, только привычка к идеям, полезным для всех людей, или потому, что они поучительны, или потому, что они приятны.

Этот вид ума, бесспорно, самый желательный. Не было такого времени, когда разновидность идей, почитаемая всеми народами за ум, не была бы в действительности достойна этого названия. Нельзя того же сказать о круге идей, которому один какой-нибудь народ придает иногда название ума. Каждое государство переживает период отупения и падения, во время которого оно не имеет ясного представления об уме; тогда оно называет этим именем ряд модных идей, кажущихся всегда смешными в глазах потомства; эти времена падения являются обыкновенно веками деспотизма. Тогда, говорит поэт, бог отнимает у людей половину их ума, чтобы сделать для них менее тяжелыми страдания и муки рабского состояния.

Среди идей, способных нравиться всем народам, находятся, с одной стороны, поучительные, каковые принадлежат некоторым видам науки и искусства, с другой - приятные; таковы, во-первых, идеи и чувства, восхищающие нас в некоторых местах Гомера, Вергилия, Корнеля, Тассо, Мильтона, в которых, как я уже говорил, эти знаменитые писатели не останавливаются на описании какого-нибудь народа или эпохи в частности, а касаются всего человечества; таковы, во-вторых, великие образы, которыми эти поэты обогатили свои произведения.

Чтобы доказать, что во всяком жанре существуют красоты, которые могут нравиться всему миру, я приведу для примера эти самые образы; я утверждаю, что поэтические образы величия нравятся всем; я этим не хочу сказать, что они одинаково поражают всех людей; встречаются люди, не чувствительные ни к красотам описания, ни к прелести гармонии, которых и несправедливо, и бесполезно разубеждать; вследствие своей нечувствительности они получили несчастное право отрицать удовольствие, которого они не испытывают, но таких людей немного.

В самом деле, может быть, привычное и нетерпеливое желание счастья заставляет нас хотеть всех этих совершенств как сродства увеличения нашего блаженства и делает для пас приятными эти великие предметы, созерцание которых как бы расширяет нашу душу, усиливает и возвышает наши идеи; может быть, и сами по себе великие предметы производят на наши чувства более сильное, продолжительное и приятное впечатление; может быть, действует здесь и какая-либо иная причина, но мы чувствуем, что наше зрение не выносит ничего стесняющего его; оно чувствует себя неловко в ущелье гор или в месте, окруженном высокими стенами; оно любит, паоборот, обозревать широкие пространства, пробегать по поверхности моря, теряться в далеком горизонте.

Все, что грандиозно, имеет право нравиться взорам и воображению людей; этот род красоты преобладает в описаниях над всеми красотами иного рода, зависящими, например, от правильности пропорций, которая не может чувствоваться так живо всеми, ибо у различных народов неодинаковые представления о пропорциях.

В самом деле, если противопоставить искусственным водопадам, искусственным подземельям и террасам водопады реки св. Лаврентия, пещеры, образовавшиеся в Этне, громадные глыбы скал, беспорядочно нагроможденные в Альпах, то нельзя не почувствовать, что удовольствие, вызываемое этой расточительностью, этой суровой и грубой пышностью, которую природа вкладывает в свои произведения, бесконечно сильнее удовольствия, вызываемого правильностью пропорций.

Чтобы убедиться в этом, взойдите ночью на гору и посмотрите на небо: в чем заключается очарование этого зрелища? В приятной симметрии, с которой расположены звезды? Но в Млечном Пути беспорядочно нагромождено бесконечное число солнц, в другом месте мы видим обширные пустыни. В чем же заключается источник удовольствия? В самой бесконечности неба. В самом деле, какое представление можно получить об этой бесконечности, если пылающие миры представляются нам только блестящими точками, разбросанными там и сям в эфирных равнинах? если более удаленные солнца только с трудом можно различить? Воображение, которое, покинув эти отдаленные сферы, устремится, чтобы обозреть все возможные миры, будет поглощено обширными и безмерными небесными глубинами и погрузится в восторженное состояние, вызываемое созерцанием предмета, занимающего всю душу целиком, не утомляя ее. Величие этих картин и заставляет говорить, что искусство ниже природы, что, собственно, означает только одно: мы предпочитаем величественные картины ничтожным.

В искусствах, как, например, скульптуре, архитектуре и поэзии, способных к изображению такого рода красот, такие произведения, как колосс Родосский и Мемфисские пирамиды, занимают место среди чудес мира только благодаря своим размерам. Величие описаний у Мильтона заставляет нас считать его по силе воображения одним из самых крупных и сильных писателей. Его произведение, бедное красотами иного рода, чрезвычайно богато красивыми описаниями. Сделавшись благодаря своему произведению создателем земного рая, он должен был собрать в небольшое пространство райского сада все красоты, разбросанные природой по земле для украшения множества различных стран. Приведенный благодаря выбору самого предмета на край бесформенной бездны хаоса, он должен был извлечь из него первоматерию, пригодную для образования Вселенной, вырывать в земле русла морей, увенчать ее горами, покрыть растительностью, привести в движение солнца, зажечь их, развернуть вокруг них небесный шатер и, наконец, нарисовать красоту первого дня Вселенной и ту весеннюю свежесть, которой его яркое воображение украсило только что распустившуюся природу. Следовательно, он должен был нарисовать нам не только самые грандиозные, но и самые новые и разнообразные картины; а новизна и разнообразие являются для человеческого воображения еще двумя всеобщими причинами удовольствия.

Относительно воображения можно сказать то же, что и относительно ума: поэты и философы достигают совершенства в самых различных областях, в которых одинаково труден и редок успех, только совершенствуя свое воображение или свой ум путем созерцания и сочетания картин природы или философских идей.

Действительно, всякий человек понимает, что путь человеческого ума должен быть одинаков, к какой бы науке или искусству он ни применялся. Если, чтобы нравиться уму, говорит Фонтенель, надо его занимать, не утомляя; если занять его можно, только предлагая ему новые, великие и важные истины, новизна, важность и плодотворность которых сильно приковывают его внимание; если избежать утомления его можно, только предлагая эти идеи в порядке, в соответственных выражениях, причем содержание их должно быть единым, простым и, следовательно, легко воспринимаемым, а разнообразие должно быть неразрывно с простотой, то - точно так же - громадное удовольствие, доставляемое воображением, тесно связано с тройственным сочетанием величия, новизны, разнообразия и простоты картин. Если, например, для нас приятны вид или описание большого озера, то вид спокойного и безбрежного моря нам, несомненно, еще приятнее; его безбрежность является для нас источником большего наслаждения. Однако, как ни прекрасно это зрелище, его однообразие в конце концов надоедает. Вот почему когда воображение поэта вызовет бурю, которая, окутанная черными тучами, нагрянет с юга на крыльях аквилона, гоня перед собой водяные горы, то быстрое, простое и разнообразное чередование страшных картин разбушевавшегося моря, несомненно, даст нашему воображению новые впечатления, заставит нас сосредоточить внимание, займет нас, не утомляя, и, следовательно, более понравится нам. Но если ночь удвоит ужасы бури и водяные горы, цепь которых обрамляет горизонт, на мгновение осветятся светом молний, сопровождаемых раскатами грома, тогда, несомненно, это темное море, превратившееся вокруг в море огня, представит картину, которая благодаря новизне, связанной с грандиозностью и разнообразием, будет способна поразить наше воображение. Поэтому искусство поэта, если рассматривать исключительно описательную часть, заключается в том, чтобы представлять взору предметы в движении и даже, если возможно, поражать при описаниях одновременно несколько чувств. Описание рева вод, завывания ветра и раскатов грома должно еще усилить тайный ужас, а следовательно, и наслаждение, испытываемое нами при созерцании бушующего моря. В начале весны, когда заря спускается на сады Марли и раскрываются чашечки цветов, не увеличивает ли щебетание множества птиц и журчание ручьев очарования этих волшебных рощ? Чувства суть врата, через которые могут входить в наши души приятные впечатления; чем больше их открыто сразу, тем больше наслаждения проникает в душу.

Отсюда мы видим, что если существуют идеи, полезные для всех народов вследствие своей поучительности (таковы те, которые непосредственно принадлежат наукам), то существуют и такие, которые всем полезны как приятные, и ум отдельного лица отличается от честности тем, что он может иметь отношение ко всему миру.

Из этого рассуждения мы выводим, что как в деле ума, так и в вопросах нравственности люди высказывают похвалу, побуждаемые к тому любовью и признательностью, и выражают презрение, побуждаемые ненавистью и мстительностью. Следовательно, интерес есть единственный источник их оценки, а ум, с какой бы точки зрения его ни рассматривать, есть только собрание новых и интересных идей, т. е. идей, полезных для человека своей поучительностью или же приятностью.

Гельвеций. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу