Об уме. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу. Глава VIII. О разнице между суждениями общества и суждениями отдельных сообществ

 

Чтобы раскрыть причину различия между суждениями об одних и тех же людях общества в целом и отдельных кругов, следует иметь в виду, что государство есть совокупность составляющих его граждан, что интерес всякого гражданина связан каким-либо образом со всеобщим интересом и что, подобно звездам, разбросанным в необозримом пространстве и обладающим двумя главными движениями: одним, более медленным, общим для всей Вселенной, и другим, более быстрым, свойственным каждой звезде в отдельности, - и каждое отдельное общество бывает движимо двумя различными родами интересов.

Первый, более слабый, свойствен не только ему, но и обществу в целом, т. е. народу; второй, более сильный, есть исключительно только его частный интерес. Соответственно этим двум родам интересов два рода идей могут нравиться отдельным сообществам.

Один вид интереса, более связанный с всеобщим интересом, имеет предметом торговлю, политику, войну, законодательство, науки и искусства; этот вид идей, представляющих интерес для всех отдельных сообществ, пользуется наиболее широким, но и наиболее слабым уважением в большинстве сообществ. Я говорю, в большинстве, так как существуют общества, например академические общества, для которых идеи общеполезные суть в то же время и самые интересные, для которых поэтому личный интерес совпадает с интересом общества в целом.

Другой вид идей непосредственно связан с частным интересом каждого отдельного сообщества, т. е. с его симпатиями и антипатиями, с его стремлениями и удовольствиями. По этой причине названный вид идей, особенно интересный и приятный для данного частного сообщества, обыкновенно не представляет интереса для общества в целом.

Выяснив это различие, мы должны заключить, что человека, приобретшего весьма много идей последнего рода, т. е. идей, особенно интересных для общества, в котором он живет, - это общество будет считать очень умным; но если этот человек выступит перед публикой - в печатном ли труде или занимая высокое положение, - то он, пожалуй, произведет впечатление человека весьма посредственного. Это голос весьма приятный в комнате, но слишком слабый для театра.

Напротив, человек, занимающийся идеями, представляющими общий интерес, будет менее приятен для того, круга, в котором он живет; его идеи покажутся даже скучными и неуместными; но если он выступит перед публикой - в печатном ли труде или занимая высокое положение, - тогда, явившись во всем блеске своего гения, он заслужит название выдающегося человека. Он подобен колоссальной фигуре, неприятной для глаз в мастерской скульптора, но вызывающей восторг граждан, когда она поставлена на площади.

Но почему нельзя соединить в себе идеи того и другого рода, почему нельзя заслужить одновременно уважение народа и светских людей? Потому, отвечу я, что роды занятий, которым нужно посвятить себя, чтобы приобрести идеи, интересные для общества в целом, или идеи, интересные для частных кругов, абсолютно различны.

Чтобы нравиться свету, не надо углубляться в какой-нибудь вопрос, а следует порхать с предмета на предмет, иметь весьма разнообразные и, следовательно, весьма поверхностные знания, знать все, не теряя времени на изучение в совершенстве одной какой-нибудь вещи, и, следовательно, расширять свой ум, не углубляя его.

Обществу же совершенно невыгодно уважать люден поверхностно универсальных; может быть, даже оно не отдает им должной справедливости и не старается измерить слишком разбросанный ум. Для общества выгодно отдавать дань уважения исключительно только людям, выделяющимся в одном каком-либо предмете, которые тем самым продвигают вперед человеческий дух; поэтому оно мало дорожит светским умом.

Итак, чтобы заслужить общее уважение, следует свой ум углублять, а не расширять и, подобно фокусу зажигательного стекла, собирать все тепло и все лучи своего ума в одной точке. Можно ли отдаваться одновременно этим двум видам знания, когда они требуют совершенно различного образа жизни? Следовательно, один вид ума совершенно исключает другой.

Чтобы приобрести идеи, интересные для общества в целом, необходимо, как я покажу в следующих главах, сосредоточиться в молчании и уединении; напротив, для того чтобы высказывать частным сообществам особенно приятные для них идеи, непременно следует броситься в вихрь света. А в нем нельзя жить, не набив голову ложными и пустыми идеями, - ложными потому, что всякий человек, умеющий мыслить только одним способом, необходимо рассматривает свой круг людей как весь мир по преимуществу; он, подобно различным народам в их взаимном презрении к чужим нравам, религиям и даже одеждам, находит смешным все, что противоречит взглядам его круга, и, следовательно, впадает в самые грубые заблуждения. Тот, кто сильно занимается мелкими интересами частных сообществ, необходимо будет придавать значение мелочам и уважать пустяки.

Кто может льстить себя надеждой избегнуть сетей самолюбия, когда мы видим, что каждый адвокат в своем кабинете, каждый советник в своем бюро, каждый купец в своей конторе, каждый офицер в своем гарнизоне считают, что весь мир занят тем, что их интересует? Всякий может применить к себе рассказ об одной монахине, которая, услыша спор между настоятельницей и послушницей, спросила первого попавшегося ей в приемной человека: «Знаете ли вы, что мать Цецилия и мать Тереза поссорились? Вас это удивляет? Как, вы в самом деле не знали, что они в ссоре? Откуда же вы пришли?» И все мы более или менее похожи на эту монахиню: интересы нашего частного кружка должны всех занимать; то, что он думает, во что верит и о чем говорит, о том самом думает, говорит и в то верит весь мир.

Как может придворный, живущий в свете, в котором говорят только о происках, разных интригах, о том, чье влияние растет, кто впал в немилость, встречающий в своем кругу только лиц, более или менее пропитанных томи же идеями, - как может он не уверить себя, что придворные интриги представляют самые достойные для размышления и вообще самые интересные для человеческого ума предметы? Может ли он представить себе, что в ближайшей от его дома лавке ничего не знают ни о нем, ни о тех, о ком он говорит; что там даже не подозревают о существовании вещей, которые его так живо интересуют; что -в углу его чердака живет философ, для которого интриги и происки, занимающие честолюбца, стремящегося покрыть свою грудь орденами европейских государств, кажутся пустяками, более глупыми, чем сговор школьников, желающих стащить коробку с конфетами, - философ, которому честолюбцы представляются старыми детьми, не считающими себя таковыми?

Придворный даже не догадывается о существовании подобных мыслей: если бы в нем возникло подозрение об их существовании, он поступил бы, как король государства Пегу, который спросил у венецианцев, как зовут их государя; когда они ему ответили, что у них нет королей, то их ответ показался ему таким забавным, что он покатился со смеху.

Правда, вельможи вообще не склонны к такого рода предположениям; каждый из них полагает, что он занимает большое место на земле; они воображают, что существует только один образ мыслей, который и должен быть законом для всех людей, и этот образ мыслей есть принадлежность их круга. Если время от времени им приходится слышать, что существуют мнения, отличные от их взглядов, то они представляются им далекими и смутными, и им кажется, что эти взгляды свойственны только небольшому числу безрассудных людей. В этом отношении они так же безумны, как тот китайский географ, который под влиянием тщеславной любви к родине нарисовал карту земли, на которой почти вся поверхность была занята Китайской империей и только по краям помещались Азия, Африка, Европа и Америка. Каждый считает себя центром мира, а других - ничтожеством.

Итак, мы видим, что те люди, которые, желают быть приятными в частных кругах, вынуждены вращаться в свете, заниматься мелкими интересами, усваивать множество предрассудков; поэтому им приходится незаметно наполнять свою голову бесконечным множеством идей, нелепых и смешных в глазах общества в целом.

Впрочем, я должен предупредить, что под светскими людьми я не подразумеваю исключительно придворных людей; Тюренны, Ришелье, Люксембурги, Ларошфуко, Рецы и некоторые люди того же калибра доказывают, что легкомыслие не есть неизбежное достояние высокого сана и что под светскими людьми следует подразумевать только тех, кто живет в вихре света.

Этих людей общество совершенно основательно считает абсолютно лишенными здравого смысла. В доказательство этого я приведу их нелепые и односторонние требования относительно хорошего тона и светского обращения (bon ton et Ie bel usage). Я тем охотнее выбираю пример, что молодые люди, обманутые светским жаргоном, часто принимают болтовню на нем за ум, а здравый смысл - за глупость.

Гельвеций. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу