Об уме. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу. Глава III. Об уме по отношению к отдельному лицу

 

Применим теперь к идеям принципы, которые я только что приложил к поступкам, и мы будем вынуждены признать, что каждый отдельный человек называет умом привычку к идеям, которые ему полезны или как поучительные, или как приятные, и что и в этом отношении личный интерес есть единственный критерий достоинства человека.

Всякая предъявленная нам идея имеет всегда некоторое отношение к состоянию, в котором мы находимся, к нашим страстям и нашим мнениям. И во всех этих различных случаях мы ценим более всего ту идею, которую считаем для себя наиболее полезной. Моряк, врач и инженер отнесутся с большим уважением к корабельному инженеру, ботанику или механику, чем относятся к этим самым людям книгопродавец, золотых дел мастер или каменщик, которые, конечно, отдадут предпочтение романисту, рисовальщику и архитектору.

Если дело будет касаться идей, находящихся в противоречии с нашими страстями или влечениями, или, напротив, содействующих им, то самыми достойными в наших глазах, без сомнения, будут идеи, способные более всего потворствовать этим самым страстям или влечениям. Чувствительной женщине будет более по вкусу роман, чем книга по метафизике; человек, подобный Карлу XII, предпочтет историю Александра всякой другой книге; скупец найдет, разумеется, умными лишь те книги, которые укажут ему способ поместить деньги с наибольшей выгодой.

Относительно мнений приходится сказать то же, что и о страстях: мы уважаем те идеи, которые мы заинтересованы уважать; замечу, что в этом последнем отношении люди могут быть движимы двумя видами интереса.

Есть люди, одушевленные благородной и просвещенной гордостью, любящие истину, убежденные без упрямства; они сохраняют свой ум в состоянии беспристрастия, оставляющем свободный доступ новым истинам: к таким людям принадлежат некоторые философские умы и люди слишком молодые, чтобы иметь выработанные взгляды и стыдиться их менять; эти два рода людей будут всегда уважать в других верные и ясные идеи, способные удовлетворить их страсть к истине, вызванную в них просвещенной гордостью.

Есть другие люди, и к ним принадлежат почти все одушевленные менее благородным тщеславием; эти могут уважать в других лишь идеи, согласные с их собственными и оправдывающие свойственное им всем высокое мнение о правильности своих суждений. От этого согласия идей зависит их ненависть или их любовь. Этим объясняется верный и быстрый инстинкт, свойственный почти всем посредственным людям, позволяющий им распознавать и избегать людей достойных; этим объясняется и непреодолимое влечение друг к другу людей умных, - влечение, заставляющее их сближаться, несмотря на опасность, которую они часто друг для друга представляют благодаря общему их стремлению к славе; этим объясняется и верный способ судить о характере и уме человека по выбору им книг и друзей; действительно, у дурака всегда глупые друзья; всякий дружеский союз, если он не основан на соображениях приличия, на любви, покровительстве, скупости, честолюбии или каком-либо другом подобном побуждении, предполагает всегда у двух людей какое-нибудь сродство идей или чувств. Это-то и сближает людей весьма различного положения; поэтому Августы, Меценаты, Сципионы, Юлии, Ришелье, Конде жили в дружбе с умными людьми, и это же создало пословицу, распространенность которой доказывает ее правильность: скажи мне, с кем ты близок, и я скажу тебе, кто ты.

Сходство или соответствие идей и взглядов должно, следовательно, быть признано притягивающей или отталкивающей силой, которая отдаляет или сближает людей между собой. Предположим, что некий философ, не просвещенный светом откровения и руководствующийся лишь светом разума, очутился в Константинополе; если этот философ будет отрицать миссию Магомета, видения и мнимые чудеса этого пророка, то можно ли сомневаться в том, что так называемые добрые мусульмане станут избегать этого философа, будут смотреть на него с ужасом и признают его безумным, нечестивым и, может быть, даже бесчестным человеком? Напрасно стал бы он говорить, что в такой религии бессмысленно человеку верить в чудеса, свидетелем которых он не был, и что если всегда более вероятна ложь, чем чудо6, то верить в последнее с слишком большой легкостью - значит верить не столько в бога, сколько в обманщиков; напрасно стал бы он доказывать, что если бы бог пожелал возвестить призвание Магомета, то он не совершил бы этих чудес, нелепых в глазах мало-мальски здравомыслящего человека; какие бы доводы в пользу своего неверия ни приводил этот философ, он не приобрел бы никогда репутации мудрого и добродетельного человека у этих добрых мусульман, если бы не оказался достаточно глупым, чтобы поверить бессмысленным вещам, или достаточно лживым, чтобы притвориться верящим в них. Словом, люди судят о чужих мнениях лишь по соответствию их с их собственными. Поэтому глупца можно убедить лишь глупыми доводами.

Если дикарь Канады предпочитает нас всем другим народам Европы, то потому, что мы более других снисходим к его нравам и образу жизни; именно этой снисходительности мы обязаны великолепной любезностью, которую они думают оказать французу, когда говорят: «Это такой же человек, как я».

Итак, что касается нравов, взглядов и идей, то в других всегда ценят, по-видимому, лишь самого себя; вот почему Цезари, Александры и вообще все великие люди всегда имели в своем распоряжении других великих людей. Какой-нибудь выдающийся государь получает державу; как только он всходит на престол, все места оказываются занятыми талантливыми людьми; государь не создал их; казалось, он выбирал их случайно; но так как он невольно уважает и возвышает лишь людей, ум которых сходен с его умом, он, таким образом, вынужден всегда выбирать удачно. Если, напротив, государь не умен, то, вынужденный этой самой причиной приближать к себе людей, похожих на него самого, он почти всегда, по необходимости, выбирает неудачно. Благодаря ряду таких государей самые ответственные должности переходили от дурака к дураку в течение нескольких веков. Поэтому народ, который не может лично знать своих государей, судит о них по способностям людей, которых они к себе приближают, и по тому уважению, которое они оказывают выдающимся людям: «При глупом монархе, - говорила королева Христина, - весь его двор или глуп, или становится глупым».

Но, скажут мне, случается, что люди восхищаются в других идеями, которые никогда не пришли бы им на ум и которые притом не имеют ничего сходного с их собственными. Об одном кардинале известно следующее: после избрания папы он подошел к святому отцу и сказал: «Итак, вы избраны в папы; вы в последний раз услышите правду; всеобщие знаки уважения обольстят вас, и вы станете считать себя великим человеком. Помните, что до возведения в папы вы были лишь невеждой и упрямцем. Прощайте, я стану вам поклоняться». Немногие придворные, без сомнения, одарены умом и смелостью, необходимыми, чтобы сказать такую речь; большей частью они походят на те народы, которые то поклоняются своим идолам, то бичуют их, и в тайне радуются унижению господина, которому они подчинены. Месть внушает им хвалить подобные вещи, а месть есть интерес. Кто не охвачен такого рода интересом, уважает и даже замечает лишь идеи, сходные с его собственными, а волшебная палочка, способная открывать зарождающееся, еще неизвестное дарование, не находится ли и не должна ли находиться лишь в руках людей умных, потому что лишь гранильщик может угадать достоинства неотшлифованного алмаза и только ум чувствует ум? Только глаз Тюренна мог в молодом Черчилле угадать знаменитого Мальборо.

Всякая идея, чуждая нашему способу видеть и чувствовать, кажется нам всегда нелепой. Один и тот же проект, который, несмотря на грандиозность и смелость, покажется вполне выполнимым способному министру, министром посредственным будет сочтен безумным и бессмысленным; и этот проект, - употребляю обычное среди глупцов выражение, - будет отослан в республику Платона. Вот причина, почему в некоторых странах запуганные предрассудками, ленивые и неспособные к великим начинаниям люди думают, что они выставляют человека в очень смешном виде, когда говорят о нем: «Это человек, желающий преобразовать государство». А между тем бедность, уменьшение народонаселения в этих странах и следовательно, необходимость реформы делают смешными в глазах иностранцев самих насмешников. С этими людьми дело обстоит так же, как с глупыми шутниками, которые думают унизить человека, когда говорят о нем с глуповато-хитрым видом: «Это римлянин, это умный человек». Эта насмешка, если раскрыть ее истинный смысл, указывает лишь, что этот человек не похож на них, т. е. не глуп и не плут. Как часто приходится внимательному человеку слышать среди разговоров такие глупые восклицания и нелепые фразы, которые, если бы раскрыть их настоящее значение, очень удивили бы тех, кто их произносит! Поэтому человек выдающийся должен оставаться равнодушным и к уважению, и к презрению отдельных лиц, похвалы или порицания которых ничего не означают, кроме разве того, что они думают или не думают так же, как он. Я мог бы привести еще множество других фактов, показывающих, что мы всегда уважаем лишь идеи, сходные с нашими; но чтобы доказать эту истину, надо подтвердить ее доводами теоретического характера.

Гельвеций. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу