Об уме. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу. Глава VII. Об уме по отношению к отдельным сообществам

 

То, что мной было сказано об уме по отношению к отдельному лицу, можно сказать и об уме по отношению к отдельным сообществам, поэтому я не буду повторять утомительных подробностей тех же самых доказательств, я только покажу путем новых применений того же самого принципа, что всякое сообщество, как и всякое частное лицо, уважает или презирает идеи других сообществ только в зависимости от того, согласны или не согласны эти идеи с его страстями, характером его ума и, наконец, с положением, которое занимают в свете лица, составляющие это сообщество.

Представим себе факира в обществе сибаритов; не будут ли они смотреть на этого факира с презрительной жалостью, которую обыкновенно испытывают люди, привыкшие к чувственной и приятной жизни, к человеку, который отказывается от реальных удовольствий в поисках воображаемого блага? Пусть завоеватель войдет в убежище философов: можно ли сомневаться в том, что он найдет их самые глубокие размышления пустыми и будет смотреть на них с тем. пренебрежительным презрением, которое душа, считающая себя великой, питает к мелким, по его мнению, душам и которое сила питает к слабости? Но перенесем в свою очередь этого завоевателя в портик: гордец, скажет ему оскорбленный стоик, ты презираешь души более высокие, чем твоя; узнай, что предмет твоих желаний есть предмет нашего презрения и что никто не кажется великим на земле для того, кто смотрит на нее с возвышенной точки зрения. В дремучем лесу путнику, сидящему у подножия кедров, кажется, что их верхушки касаются небес; с высоты облаков, где парит орел, высокие леса кажутся стелющимся вереском и представляются глазам царя воздушного пространства зеленым ковром, раскинутым на равнинах. Так-то оскорбленная гордость стоика отомстит за презрение честолюбца и так вообще будут относиться друг к другу люди, одушевленные различными страстями.

Представим себе женщину, молодую, красивую, имеющую любовников, - такую, словом, какой нам рисует история знаменитую Клеопатру, которая благодаря множеству своих чар, прелестей, своему уму, разнообразию своих ласк заставляла своего любовника испытывать ежедневно восторги неожиданности и первое обладание которой было, по словам Эшара, только первой милостью, - и вообразим "себе ее в обществе неприступных женщин, старость и уродство которых ручаются за их целомудрие; ее очарование и ее таланты встретят там презрение; в безопасности от соблазна под защитой своего безобразия эти неприступные женщины не ведают, как лестно опьянение любовника, как трудно, будучи красивой, противостоять желанию показать любовнику тысячи тайных прелестей; поэтому они яростно накинутся на эту красивую женщину и возведут ее слабости на степень величайших грехов. Но если в свою очередь одна из этих неприступных женщин очутится в кругу кокеток, она не встретит там того бережного отношения, которое молодость и красота должны проявлять к старости и безобразию. Чтобы отомстить ей за ее неприступность, они ей скажут, что красавица, уступающая любви, и уродливая женщина, противящаяся ей, - обе повинуются одному и тому же принципу тщеславия, что первая ищет в любовнике поклонника своих чар, вторая же бежит от разоблачителя своей непривлекательности и что, будучи одушевляемы одними и теми же мотивами, неприступная женщина и женщина, имеющая любовников, отличаются друг от друга только красотой.

Вот как люди с различными страстями оскорбляют друг друга; и вот почему знатный человек, не признающий достоинств простолюдина, презирающий его и желающий видеть его у своих ног, бывает в свою очередь презираем людьми просвещенными. Безумный, скажут они ему, чем хвалишься ты, человек, лишенный всяких заслуг и даже гордости? Почестями, тебе оказываемыми? Но почитают не твои заслуги, а только твое богатство и твое могущество. Ты не имеешь ничего от себя: если ты блестишь, то этот блеск есть только отражение благосклонности к тебе государя. Посмотри на пары, подымающиеся из болотной типы; паря в воздухе, они превращаются в блестящие облака, они блестят, как ты, но великолепием, заимствованным у солнца; зайдет светило - и исчезнет блеск облака.

Если противоположные страсти вызывают взаимное презрение со стороны тех, кто ими обладает, то противоречие в мыслях производит приблизительно тот же эффект.

Будучи принуждены, как я это доказал в главе IV, воспринимать в других только идеи, сходные с нашими собственными идеями, как можем мы восхищаться людьми, ум которых сильно отличается от нашего собственного ума? Так как изучение какой-нибудь науки или искусства дает нам возможность открывать в них бесконечное множество красок и трудностей, которые остались бы неизвестными нам без этого изучения, то, следовательно, наибольшую степень того уважения, которое я назвал сознательным, мы питаем необходимым образом к науке и к искусству, которыми мы занимаемся.

Наше уважение к другим наукам или искусствам всегда пропорционально большей или меньшей связи их с интересующими нас наукой или искусством. Вот почему математик обыкновенно больше уважает физика, чем поэта, а последний испытывает большее уважение к оратору, чем к математику.

И также вполне чистосердечно люди, прославившиеся в различных областях, мало ценят друг друга. Чтобы убедиться в действительности их взаимного презрения (ибо никакой долг не уплачивается так аккуратно, как презрение), прислушаемся к речам умных людей.

Каждый из них, подобно продавцам териака, расположившимся на рыночной площади, зазывает к себе почитателей и считает, что он один их заслужил: романист убежден, что именно его вид труда требует наибольшей изобретательности и тонкости ума; метафизик считает себя источником очевидности и поверенным природы; только я один, говорит он, могу обобщать идеи и открывать причину явлений, совершающихся ежедневно в физическом и духовном мире, и только я один могу просветить человека; поэт, считающий метафизиков серьезными сумасшедшими, уверяет их, что, разыскивая истину в колодце, на дне которого она сокрылась, они для черпания из него имеют только ведро Данаид, что открытия их ума сомнительны, тогда как наслаждения, доставляемые его искусством, бесспорны.

Вот такими-то речами эти три человека станут доказывать, что они мало ценят друг друга; и если бы в своем споре они призвали в качестве арбитра государственного деятеля, он сказал бы им всем: «Поверьте, что науки и искусства суть только важные мелочи и трудные пустяки. Ими можно заниматься в детстве для упражнения ума, но голова человека взрослого и умного должна быть занята исключительно изучением интересов народов; всякий иной предмет мелок, а все мелкое достойно презрения». И отсюда он придет к заключению, что он один достоин всеобщего признания.

Приведем еще последний пример и на этом закончим. Предположим, какой-нибудь физик услышал бы последнее заключение: «Ты ошибаешься! - возразил бы он государственному деятелю. - Если измерять величие ума величием исследуемых им предметов, то я один действительно достоин уважения. Одно какое-нибудь мое открытие меняет интересы народов. Я намагничиваю иглу, запираю ее в компас, - в результате открытие Америки, разработка ее минеральных богатств; тысячи кораблей, нагруженных золотом, бороздят моря, направляясь в Европу, и облик политического мира меняется. Я всегда занят великими вопросами, и когда я молчу и уединяюсь, то для того, чтобы исследовать не ничтожные перевороты в государствах, но перевороты, происходящие во Вселенной; для того, чтобы проникнуть не в мелочные тайны дворов, но в тайны природы; я открываю, каким образом моря образовали горы и разлились по земле, я измеряю силу, движущую светилами, и длину лучезарных кругов, описываемых ими в небесной лазури; я высчитываю их массу, сравниваю ее с массой земли и краснею за малость нашей планеты. И если я так стыжусь улья, судите о презрении, которое я должен испытывать к населяющим его насекомым: самый великий законодатель в моих глазах есть только царь пчел».

Вот путем каких рассуждений каждый человек убеждается, что он обладает родом ума, наиболее заслуживающим уважения, и вот каким образом умные люди, движимые желанием доказать это другим людям, недооценивают друг друга и не замечают, что каждый из них, будучи окутан презрением, которое он проповедует себе подобным, становится игрушкой и посмешищем для той самой публики, которая должна была бы им восхищаться.

Впрочем, напрасно было бы стараться умалить благосклонное предубеждение, которое всякий питает к своему уму. Мы смеемся над садоводом, стоящим в неподвижном восторге перед клумбой тюльпанов; он не спускает глаз с их чашечек, он не видит на земле ничего восхитительнее тонкого смешения окраски, которую он при помощи обработки земли заставил природу придать им. Каждый из нас есть такой садовод: последний измеряет ум людей теми познаниями, которые они имеют о цветах; мы точно так же отмеряем им наше уважение, сообразуясь с соответствием их идей нашим.

Наше уважение до такой степени зависит от этого соответствия идей, что всякий, кто внимательно наблюдает за собой, заметит, что если в различные моменты дня он не в одинаковой степени уважает одного и того же человека, то такое постоянное изменение термометра своего уважения он должен приписать тем трениям, которые неизбежны при тесном и постоянном сожительстве; поэтому всякий, идеи которого несходны с идеями общества, всегда бывает им презираем.

Философ, которому придется жить с щеголями, будет почитаться ими за смешного дурака; он будет предметом забавы для самого мелкого шута, самые пошлые и глупые шутки которого будут считаться остроумными словечками; ибо успех шуток зависит не столько от тонкости ума их автора, сколько от того, что его внимание направлено на то, чтобы поднимать па смех идеи, неприятные его обществу. О шутках можно сказать то же, что о литературных произведениях какой-нибудь партии: они всегда вызывают восторг своей клики.

Несправедливое презрение, питаемое отдельными сообществами друг к другу, является, следовательно, подобно презрению друг к другу отдельных лиц, исключительно следствием невежества и гордости - гордости, несомненно заслуживающей порицания, но необходимой и присущей человеческой природе. Гордость есть зародыш многих добродетелей и талантов, поэтому не следует ни надеяться истребить ее, ни даже пытаться ослабить ее, а только стараться направить ее на честные дела. Если я здесь позволяю себе смеяться над гордостью некоторых людей, то я, без сомнения, делаю это тоже под влиянием гордости, но, может быть, в этом случае более благонамеренной, более согласной с общим интересом, ибо справедливость наших суждений и поступков есть всегда только счастливое совпадение наших интересов с интересами общественными.

Если уважение, которое различные сообщества испытывают к различным взглядам и наукам, бывает неодинаковым в зависимости от различия страстей и направления ума лиц, составляющих эти сообщества, то можно ли сомневаться в том, что и различие в положении людей должно производить тот же эффект и что идеи, приятные для людей известного звания, могут быть скучны для людей иного положения. Если военный или негоциант станут рассуждать перед адвокатами - один об искусстве вести осады, о военных лагерях и маневрах, другой о торговле индиго и печеньем, сахаром и какао, то их будут слушать с меньшим удовольствием и жадностью, чем человека, сведущего в интригах судебного сословия, в прерогативах магистратуры, знающего, как вести процесс, когда он заговорит с ними о предметах, которые для них особенно интересны благодаря склонностям их ума и их тщеславию.

Вообще мы презираем в человеке, стоящем ниже нас, все, даже ум. Какие бы заслуги ни числились за буржуа, человек высокопоставленный, но тупой всегда будет презирать его, «хотя, - как говорит Дома, - между буржуа и вельможей существует только гражданское различие, а между умным человеком и глупым вельможей - естественное»..<

Следовательно, огромное разнообразие взглядов есть результат личного интереса, видоизменяющегося в зависимости от наших нужд, наших страстей, наклонностей нашего ума и условий нашей жизни, сочетающихся на тысячи ладов в различных кругах общества.

Соответственно этому многообразию интересов каждое отдельное сообщество имеет свой особый тон, свою особую манеру судить и своего великого человека, из которого оно охотно сделало бы бога, если бы этому апофеозу не мешал страх перед судом общества в целом.

Вот почему всякий ищет общества себе подобных, и нет такого глупого человека, который при известном старании не мог бы выбрать такого круга людей, в котором он мог бы проводить жизнь приятно, среди похвал, расточаемых искренними почитателями; и точно так же, если умный человек станет расточать свой ум в различных кругах людей, он будет считаться то сумасшедшим, то мудрым, то приятным, то скучным, то тупым, то остроумным.

Общее заключение из всего сказанного таково: во всяком отдельном сообществе личный интерес есть единственный критерий достоинства вещей и личностей. Мне остается только показать, почему люди, наиболее чествуемые в отдельных сообществах, как, например, в большом свете, - люди, знакомства с коими добиваются все члены этих сообществ, не всегда бывают наиболее уважаемы обществом в целом.

Гельвеций. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу