Об уме. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу. Глава Х. Почему человек, которым восхищается народ, не всегда бывает уважаем светскими людьми

 

Чтобы нравиться частным сообществам, не требуется, чтобы горизонт наших идей был обширен, но надо знать так называемый свет, бывать в нем и изучать его; напротив, чтобы стать известным в искусстве или пауке и тем заслужить уважение народа, следует, как я уже указывал выше, посвятить себя совершенно другого рода занятиям.

Предположим, что несколько человек хотят изучить науку о нравственности. Только с помощью истории и на крыльях размышления они смогут подняться - в зависимости от характера их умственных способностей - на различные высоты, с которых один откроет город, другой - народы, иной - какую-нибудь часть света, а кто-нибудь - и всю Вселенную. Только с этой точки зрения и с такой высоты земля представится взорам философа сведенной к небольшому пространству, чем-то вроде местечка, населенного несколькими семьями, носящими название китайца, англичанина, француза, итальянца, - словом, именами, даваемыми различным народам. Созерцая с этой высоты зрелище различных нравов, законов, обычаев, религий и страстей, человек становится почти нечувствительным и к похвалам, и к критике народов и, разорвав все путы предубеждений, может беспристрастно исследовать всю противоположность людских взглядов, переходить, не испытывая удивления, от гарема к монастырю, с удовольствием созерцать всю необъятность людской глупости, взирать с одинаковым чувством на Алкивиада, обрезающего хвост собаке с целью посмеяться над легкомыслием афинян, и на Магомета, уединяющегося в пещере, чтобы вызвать всеобщее поклонение.

Но подобного рода мысли приходят только в тишине и уединении. Если музы, по словам поэтов, любят леса, луга, источники, то потому, что там можно наслаждаться тишиной, которой нет в городах, и потому, что размышления о самом себе, возникающие в человеке, оторвавшемся от мелких интересов общества, распространенные на всех людей вообще, принадлежат и нравятся всему человечеству. И можно ли в этом уединении, когда человека невольно тянет к занятию искусством и наукой, интересоваться бесчисленными мелкими фактами и событиями, составляющими ежедневное содержание разговора светских людей?

Поэтому-то наши Корнели и Лафонтены казались иногда бесцветными на ужинах в обществе людей хорошего тона; даже их добродушие способствовало этому. Могут ли люди света различить под покровом простоты знаменитого человека? Мало людей, понимающих истинное достоинство! По словам Тацита, большинство римлян, обманутые мягкостью и простотою Агриколы, не умели найти великого человека под его скромной внешностью; не удивительно, что великий человек, особенно если он скромен, радуется уже и тому, что ему удается избегнуть презрения частных сообществ, и не может ожидать сознательного уважения от большинства из них. Поэтому у него желание им нравиться весьма слабо. Он смутно понимает, что уважение этих сообществ доказало бы только сходство их идей с его идеями, а это сходство редко лестно для него; единственно желательным и достойным зависти может быть для него только общественное уважение, потому что оно есть дар всеобщей признательности и, следовательно, доказательство истинных заслуг. Поэтому-то великий человек, не способный ни на какое усилие, необходимое, чтобы понравиться частным сообществам, готов на все, чтобы заслужить всеобщее уважение. Как гордое сознание власти над государями вознаграждало римлян за суровость военной дисциплины, так благородная радость, доставляемая уважением, утешает людей даже в несправедливостях судьбы. Когда им удается достигнуть этого уважения, они считают себя обладателями самого желанного блага. Действительно, как бы мы ни напускали на себя равнодушие к общественному мнению, всякий из нас желает уважать самого себя и считает себя тем более заслуживающим уважения, чем больше он пользуется общим уважением.

Если бы житейские потребности, страсти и особенно лень не заглушали в нас эту жажду уважения, не было бы человека, который не употреблял бы усилий для достижения его и который не желал бы общественного признания справедливости всякого мнения, которое он о себе имеет. Поэтому презрение к репутации, принесение ее в жертву, как говорится, ради богатства и положения всегда бывает вызвано сознанием невозможности достигнуть признания.

Мы вынуждены хвалить то, что имеем, и презирать то, чего не имеем. Это необходимое следствие гордости; мы возмутились бы против нее, если бы не были ею одурачены. В этом случае жестоко объяснять человеку истинные причины окружающего его презрения, и порядочный человек никогда не позволит себе такого варварства. Всякий человек (позволю себе это попутное замечание) не зол от рождения, когда страсти не затемняют его рассудок, и он тем снисходительнее, чем более просвещен. Это истина, которую я отказываюсь доказывать, тем более что, воздавая в этом отношении справедливость порядочному человеку, я в самих мотивах его снисхождения могу ясно указать причину, почему он придает мало значения уважению отдельных сообществ и, следовательно, почему он не пользуется у них успехом.

Если великий человек всегда снисходителен, если он считает благодеянием, когда люди не причиняют ему зла, и принимает как дар все, что ему оставляет их несправедливость; если он не торопится замечать чужие недостатки и проливает на них смягчающий бальзам жалости, - то это потому, что его возвышенный ум позволяет ему останавливаться не на пороках и смешных сторонах частных лиц, а только на пороках людей вообще. Не злобными и несправедливыми глазами зависти смотрит он на их недостатки, но ясным взором, каким могли бы рассматривать друг друга два человека, стремящихся познать человеческое сердце и ум как два предмета поучения и два живых курса по опытной нравственности; совсем иначе относятся люди посредственного ума, жадно стремящиеся к известности, которая от них убегает, пожираемые ядом зависти, постоянно подстерегающие чужие недостатки; эти люди лишились бы всякой возможности выдвинуться, если бы люди вообще перестали быть смешными. Не эти люди обладают знанием человеческой души. Они существуют для того, чтобы распространять известность талантов благодаря усилиям, которые они делают, чтобы заглушить их. Заслуга подобна пороху: взрыв его тем сильнее, чем плотнее он сжат. Впрочем, хотя эти завистники и вызывают чувство омерзения, все же их следует больше жалеть, чем порицать. Присутствие достойного человека им неприятно, они злятся и нападают на него как на врага, потому что они несчастны: в таланте они преследуют оскорбление, наносимое заслугой их тщеславию; их преступления проистекают из чувства мести.

Другая причина снисходительного отношения достойного уважения человека есть знание человеческого ума. Он так часто испытывал его слабость, столько раз среди аплодисментов ареопага ему хотелось, подобно Фокиону, обернуться к своему другу и спросить его, не сказал ли он большой глупости, что он знает, как надо быть настороже, чтобы не впасть в тщеславие, и охотно извиняет в других заблуждения, в которые иногда впадал и сам. Он понимает, что никого не называли бы умным человеком, если бы не существовало множество глупцов, и что в благодарность за это он должен без неудовольствия выслушать брань, расточаемую ему посредственными людьми. Когда эти последние хвалятся исподтишка, что они поднимают на смех достойных людей, что они презирают ум, то они походят на бахвальствующих безбожников, которые богохульствуют, а сами дрожат.

Последняя причина снисходительности человека, заслуживающего уважения, та, что он ясно видит необходимость человеческих суждений. Он знает, что наши идеи столь необходимо вытекают из того, в каком обществе мы живем, что читаем, какими предметами мы окружены, что верховный разум мог бы отгадать наши мысли, зная, чем мы были окружены, и, зная наши мысли, догадаться, какого рода и сколько предметов доставил нам случай.

Умный человек знает, что люди таковы, какими они должны быть, что всякая ненависть к ним несправедлива, что дурак делает глупости, подобно тому как дикое дерево приносит горькие плоды; нападать на него - все равно что упрекать дуб за то, что он дает желуди, а не оливки, и если посредственный человек кажется ему глупцом, то сам он кажется тому сумасшедшим. Итак, просвещенце всегда ведет к снисходительности, если только не вмешиваются страсти. Но эта снисходительность, основанная главным образом на высоких чувствах души, вдохновленной любовью к славе, делает просвещенного человека равнодушным к уважению частных сообществ. А это равнодушие - в связи с тем, что образы жизни и занятий, необходимые для того, чтобы нравиться так называемому хорошему обществу, различны, - приведет к тому, что человек, достойный уважения, будет неприятен для светских людей.

Общий вывод из сказанного мной об уме, с точки зрения отдельных сообществ, состоит в том, что всякое общество, руководствуясь исключительно своими частными интересами, измеряет масштабом этих интересов степень уважения, оказываемого им различным видам идей и умов. О небольших сообществах можно сказать то же, что о частном человеке: если этот последний ведет довольно важный процесс, он будет принимать своего адвоката с большей радостью, оказывать ему больше почтения и уважения, чем если бы ему пришлось принимать Декарта, Локка или Корнеля; но когда процесс благополучно закончен, он станет этим последним оказывать больше уважения. Различие в его положении будет влиять на различие в его отношении.

Заканчивая эту главу, я хотел бы сказать несколько успокоительных слов тому небольшому числу скромных людей, которые, будучи заняты делами или заботой о своем благосостоянии, не могли проявить больших талантов и поэтому на основании вышеизложенных принципов не могут знать, достойны ли они уважения как люди умные. Как ни желал бы я воздать должное их уму, я должен признать, что человек, объявляющий себя весьма умным, но не проявивший никакого таланта, подобен человеку, утверждающему свое благородное происхождение, не имея документов, доказывающих это. Общество признает и уважает только те достоинства, которые доказаны на деле, Когда ему приходится судить о людях различного положения, оно спрашивает у военного: какую вы одержали победу? У высокопоставленного человека: чем вы облегчили нужды народа? У частного лица: какое из ваших сочинений послужило к просвещению человечества? Того, кому нечего ответить на эти вопросы, общество не знает и не уважает.

Я знаю, что многие люди, прельщенные обаянием власти, окружающей ее роскошью, надеждой на милости, которые высокопоставленные люди могут раздавать, машинально признают высокое достоинство там, где они видят большое могущество. Но их похвалы, такие же преходящие, как и влияние тех, кому они их расточают, не импонируют здоровой части общества. Общество, защищенное от всякого соблазна, чуждое какой-либо выгоде, судит, как иностранец, который считает достойным уважения только человека, выдающегося своими талантами; только его он усердно ищет, и это усердие особенно лестно тому, на кого оно обращено; если при этом человек не имеет никакого сана, то это верный знак подлинной заслуги.

Кто хочет точно знать, чего он стоит, может узнать это только от народа и. следовательно, должен отдать себя па его суд. Известно, что часто возбуждают насмешки те авторы, которые претендуют на уважение своего народа; но эти насмешки не производят никакого впечатления на человека, заслуживающего уважения; он видит в них результат зависти мелких умов, которые, воображая, что если бы никто не представлял доказательств своей заслуги, то они могли бы претендовать на нее, как и всякий другой, не выносят, когда кто-либо указывает на подобного рода свидетельства. Однако без этих доказательств никто не заслуживает и не завоевывает уважения общества.

Присмотримся к великим умам, столь превозносимым в частных кружках, и мы увидим, что общество считает их посредственностями и что репутацией умных людей, которой их награждают некоторые люди, они обязаны только своей неспособности проявить свою глупость хотя бы в плохих произведениях. Поэтому даже наиболее обещающие среди этих кружковых гениев (merveilleux) являются в умственном отношении, осмелюсь сказать, только возможностями (des peut-etre).

Как ни несомненна эта истина и как на правы скромные люди, не признающие заслуги за тем, кто не прошел через горнило общественного мнения, тем не менее в некоторых случаях человек может считать себя в умственном отношении действительно достойным всеобщего уважения: во-первых, когда его больше всего привлекают самые уважаемые его народом и иностранными народами люди; во-вторых, если его хвалит2, как говорит Цицерон, человек, уже заслуживший похвалу; в-третьих, когда, наконец, он заслужил уважение людей, проявивших в своих печатных трудах или на высоких постах большой талант; уважение их к нему указывает на большое сходство между их идеями и его собственными, а это сходство дает если и не полную уверенность, то во всяком случае большую вероятность, что если бы он предстал, подобно им, перед публикой, то заслужил бы, как и они, ее уважение.

Гельвеций. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу