Об уме. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу. Глава XV. Какую пользу может принести нравственности знание принципов, установленных в предыдущих главах

 

Если до сих пор нравственность мало способствовала счастью человечества, то не потому, что многие моралисты не соединяли с удачными выражениями, изяществом и ясностью изложения также и глубину ума и возвышенность души, но потому, что, как ни были талантливы эти моралисты, они, надо сознаться, недостаточно часто рассматривали различные пороки народов как необходимые следствия различных форм их правления, а нравственность может стать действительно полезной людям только тогда, когда она будет рассмотрена с этой точки зрения. Какой результат имели до сих пор самые прекрасные предписания нравственности? Они избавили несколько отдельных лиц от недостатков, в которых они, может быть, себя упрекали, по в нравах наций они не произвели никакого изменения. Какая тому причина? Та, что пороки народа всегда скрыты, если смею так выразиться, в основе его законов: там надо искать корень его пороков и вырвать его. Кто не имеет ни достаточно ума, ни достаточно мужества для этого предприятия, тот не принесет в этом отношении почти никакой пользы миру. Стремиться уничтожить пороки, связанные с законами народа, не произведя никаких изменений в этих законах, - значит браться за невозможное дело, значит отвергать следствия, правильно вытекающие из допущенных принципов.

Чего можно ожидать от громких слов о неверности женщин, если этот порок есть необходимое следствие противоречия между естественными желаниями и теми чувствами, которые женщины должны выказывать под давлением закона и приличия? Если в Малабаре или на Мадагаскаре все женщины искренни, то потому, что они там могут удовлетворить все свои прихоти, не вызывая скандала, потому что они имеют множество любовников и выбирают супруга после многих опытов. То же относится и к дикарям Нового Орлеана, к тем народам, у которых родственницы великого Солнца, принцессы крови, могут прогнать мужа, который им надоел, и взять другого супруга. В этих странах не существует неверных женщин, потому что им незачем быть таковыми.

Я совсем не предполагаю вывести из этих примеров, что и у нас следует ввести такие же нравы. Я только хочу сказать, что неблагоразумно упрекать женщин в лживости, которую им навязывают приличие и законы, и что нельзя изменить следствия, не изменяя причин их.

Возьмем злословие как второй пример. Несомненно что злословие есть порок, но это порок неизбежный потому что во всех государствах, где граждане не прини мают участия в ведении государственных дел, эти граждане не заинтересованные в том, чтобы приобретать знания должны коснеть в позорной лени. Но если в таком государстве принято часто бывать в свете и хороший тон требует быть разговорчивым, то человек невежественный, не будучи в состоянии говорить о вещах, необходимо должен говорить о лицах. Всякий панегирик скучен, а сатира занимательна: следовательно, чтобы не быть скучным, невежда вынужден злословить. Нельзя истребить этот порок, иначе как уничтожив его причину, т. е. вырвав граждан из условий лености, следовательно, изменив форму правления.

Почему человек, занятый духовными интересами, менее придирчив к частным лицам, чем светский человек? Потому что первый, занятый важными вещами, говорит о людях лишь постольку, поскольку они, как, например, великие люди, имеют непосредственное отношение к важным вещам; потому что человек, занятый духовными интересами, злословит только в отместку и, значит, очень редко; напротив, человек светский принужден злословить, чтобы иметь предмет для разговора.

Сказанное мной о злословии относится и к распутству, против которого всегда так сильно восстают моралисты. Всеми уже признано, что распутство есть необходимое следствие роскоши, и поэтому я не буду останавливаться на доказательстве этого. А если роскошь - чего я не думаю, хотя это мнение весьма распространено, - очень полезна для государства, если, как это легко доказать, трудно подавить стремление к ней и заставить граждан соблюдать законы о роскоши, не меняя формы правления, то только после некоторых реформ в этой области можно надеяться подавить любовь к распутству.

Всякие высокие рассуждения но этому вопросу хороши с теологической, но не с государственной точки зрения. Цель, которую преследуют политика и законодательство, - это земное величие и благоденствие народов; имея это в виду, я и говорю, что если роскошь действительно полезна Франции, то было бы смешно стремиться ввести в ней строгость нравов, несовместимую с любовью к роскоши. Преимущества, которые торговля и роскошь доставляют государству в той форме, в которой оно сейчас находится (преимущества, от которых придется отказаться, чтобы изгнать из него распутство), совершенно несоизмеримы с чрезвычайно малым вредом, причиняемым любовью к женщинам. Это значит жаловаться на то, что в богатой руде к золотой жиле примешано несколько песчинок меди. Смотреть на волокитство как на смертный грех в странах, где роскошь признается необходимой, есть политическая непоследовательность; а если уж за ним хотят сохранить название порока, то следует признать, что в известные времена и в известных странах существуют полезные пороки и что Египет обязан своим плодородием нильской грязи.

Действительно, рассмотрев с государственной точки зрения поступки женщин легкого поведения, мы увидим, что хотя они и заслуживают порицания в некоторых отношениях, но в других они весьма полезны для общества; так, например, свои деньги они употребляют с большей пользой для государства, чем самые благоразумные женщины. Желание нравиться приводит женщину легкого поведения к торговцу лентами, материями и модными вещами и тем заставляет ее не только вырывать массу рабочих из нищеты, в которую их ввергло бы соблюдение законов о роскоши, но внушает ей акты самого просвещенного милосердия. Если допустить, что роскошь полезна для государства, то разве не женщины легкого поведения, поощряя изготовление предметов роскоши, делают мастеров все более и более полезными для государства? Благоразумные женщины, подающие милостыню нищим и преступникам, следуя советам своих духовников, поступают менее хорошо, чем женщины легкого поведения, направляемые желанием нравиться; последние дают пропитание полезным гражданам, первые же бесполезным или даже вредным для государства.

Из сказанного следует, что только тогда можно надеяться изменить взгляды народа, когда будет изменено его законодательство, и что реформу нравов следует начать с реформы законов; при существующей форме правления громкие слова, громящие полезный порок, были бы вредны для государства, если бы они не были тщетны; но таковыми они останутся всегда, ибо народная масса приводится в движение только силой закона. К тому же позволю себе заметить мимоходом: очень немногие моралисты умеют пользоваться нашими страстями, вооружая их друг против друга и тем заставляя нас согласиться с их взглядами; большая же часть их советов слишком оскорбительна. А они должны были бы понять, что оскорбления не могут успешно бороться с чувствами; что только страсть может победить страсть. Например, для того чтобы побудить легкомысленную женщину быть более сдержанной и стыдливой, надо ее кокетству противопоставить ее тщеславие, внушить ей, что стыдливость изобретена любовью и утонченным сладострастием; что свет обязан большей частью своих наслаждений той дымке, которой стыдливость прикрывает женские красоты; что в Малабаре, где молодые прелестницы показываются в собраниях полуобнаженными, что в некоторых местностях Америки, где молодые женщины показываются мужчинам без всякого покрывала, желания благодаря этому теряют в силе, сообщаемой любопытством; что в этих странах униженная красота служит только для удовлетворения потребности, между тем как у народов, где стыдливость протягивает покрывало между желаниями и наготой, это таинственное покрывало является талисманом, удерживающим любовника у ног его возлюбленной, и что, наконец, стыдливость вкладывает в слабые руки красоты скипетр, посредством которого она управляет силой. Знайте еще, скажут они легкомысленной женщине, что несчастных людей очень много, что несчастные люди - прирожденные враги счастливого человека и ставят ему его счастье в преступление, что они ненавидят его за то, что он счастлив независимо от них, что следует удалять с их глаз зрелище ваших развлечений и что непристойность, выдавая тайну ваших наслаждений, подвергает вас стрелам их мести.

Заменяя таким образом брань указаниями на собственный интерес, моралисты могли бы заставить принять свои правила. Я не буду дольше останавливаться на этом вопросе; возвращаясь к своему предмету, я утверждаю, что все люди стремятся только к счастью, что невозможно отклонить их от этого стремления, что было бы бесполезно пытаться это сделать и было бы опасно достигнуть этого и что, следовательно, сделать их добродетельными можно, только объединяя личную выгоду с общей. Установив этот принцип, мы ясно видим, что этика есть пустая наука, если она не связана с политикой и законодательством; из этого я заключаю, что, для того чтобы быть полезными для мира, философы должны рассматривать предметы с той точки зрения, с которой на них смотрят законодатели. И, не будучи вооружены той же властью, они должны быть воодушевлены тем же духом. Дело моралиста указать законы, исполнение которых обеспечивает законодатель, налагая на них печать своей власти.

Правда, мало таких моралистов, в которых эта истина была бы сильно запечатлена; даже среди тех, ум которых способен возвыситься до великих идей, многие при изучении нравственности и при изображении пороков руководятся личными интересами и личными антипатиями. Поэтому они нападают только на пороки, неудобные в обществе, и их ум, замыкаясь мало-помалу в тесном кругу их интересов, теряет силу, необходимую, чтобы подняться до великих идей. В нравственности часто возвышенность ума зависит от возвышенности души. Чтобы уловить в этой области истины, действительно полезные людям, надо, чтобы сердце было согрето стремлением к общему благу, а, к сожалению, в нравственности, как в религии, много лицемеров.

Гельвеций. Рассуждение 2. Об уме по отношению к обществу