«Tanglefoot»
Когда после летнего отдыха возвращаешься в город, всегда испытываешь смутную, дразнящую тревогу: вот мы столько времени проболтались даром, а ведь жизнь не ждет!
Пока мы купались и ели простоквашу, здесь небось работа кипела.
Сколько новых мыслей, трудов, событий, открытий, радостей и торжества духа!
Стыдно делается за себя, и, робко озираясь, начинаешь вводить себя в бурный поток культурной жизни. Торопишься повидать старых друзей, расспросить, разузнать.
Мы сидим в столовой!
На столе три клейких листа «Tanglefoot» , два таких же листа на подоконнике, один на самоварном столике, один пришпилен булавкой к стене.
Всюду извиваются и жужжат мухи.
Мы беседуем с притворным интересом. Следим за мухами - с настоящим.
- Так вы, значит, все лето оставались в городе?
- Что? В городе?.. Да, все лето… Это что, а вот посмотрели бы вы, сколько у нас в кухне! Прямо взглянуть страшно!
- В кухне?
- Ну да, мух.
- У вас, кажется, много нового. В деревне, знаете, как-то мало читаешь…
- Да какие уж у нас новости? Вот мухи одолели.
- Читали мы, что у вас тут какие-то дома провалились.
- Что? Да, говорят… Смотрите: села, потом встряхнулась и улетела. Верно, скверный клей. Высох совсем. Нужно бы уж новую бумажку положить, да, знаете, интересно смотреть, когда побольше мух. Скучно над пустой бумажкой сидеть.
- А мы в газетах читали, будто вы новую пьесу задумали.
- Я? Пьесу? Ах да! Помню, что-то было в этом роде.
- Что же, подвигается работа?
- Опять полетела… Вон две зараз. Что?
- Работаете много?
- Как вам сказать?.. И рад бы работать, да некогда. Время как-то уходит.
- Говорят, какая-то интересная выставка скоро будет? Правда это?
- Выставка? Неужели? Следовало бы переменить лист. Им вон больше и липнуть некуда.
Мы замолкли. Большая муха, прилипнув боком к бумажке, сердито жужжала. В соседней комнате тягучий старушечий голос скрипел:
- Петька, а Петька! Не тронь муху! Зачем ножки рве-ешь? Кабы она тебя, так небо-ось…
- Бывали вы летом в театрах, в опере?
- Н-нет, знаете ли. Трудно как-то выбраться.
Жену вот брат в деревню звал с детьми, в Саратовскую губернию. Там, говорят, хорошо. Воздух чудесный, кумыс и все прочее. А может, и нет кумыса. Словом, великолепие.
- Ну, что же, ездили?
- Собственно говоря, нет. Трудно как-то. То да се. Опять-таки не знаем, когда поезда отходят.
- Так ведь можно же справиться.
- Некому у нас справляться… Времени нет. Сами видите.
- Досадно.
- Еще бы не досадно. И деньги были. Да ведь что же поделаешь? Трудно.
Он вздохнул и поник головой.
- А все-таки любопытная вещь - эти бумажки для мух. Прежде их не было; были другие, синенькие. Совсем дрянь. А отсюда уж не уйдешь. Жена сначала никак привыкнуть не могла. Все мух жалела… Вытащит, бывало, муху из клея и - ха-ха-ха - лапки ей теплой водой вымоет! Потеха! Где уж там отмыть! Иная ножки вытянет, тянется-тянется, да вдруг - бух носом в самую гущу. Ха-ха-ха! Шалишь! Не уйдешь!
- Кого видели из общих знакомых?
- Да никого, кажется. Туго съезжаются. Рано еще. Да и Бог с ними. Прибегут, настрекочут, - смотришь, и сам закрутился…
Провожая меня в переднюю, он с деловым видом переложил лист «Tanglefoot'a» со стола на подоконник.
- Темнеет, - объяснил он. - Теперь они больше на окно садятся. А вот как лампу зажгут, тогда можно и на стол перенести.
А в соседней комнате голос скрипел:
- Петька, а Петька! Опять ты ей крылья рвешь! Зачем мучаешь! Кабы она тебя, так небо-ось!..