А.В.Амфитеатров. Жар-Цвет. Часть вторая. Древо жизни. Дневник графа Валерия Гичовского. 24 мая
Приходится не то хвастаться, не то каяться и разбираться в угрызениях совести. Поехал к Лапоциньским на три часа, а прогостил три дня. Панна Ольгуся - моя... Мы не объяснялись в любви, не назначали друг другу свиданий, но вышло как-то, что оба очутились за полночь в вишневом саду ксендза Августа и не успел я спросить:
- Отчего вы не спите так поздно, панна Ольгуся? - как она уже трепетала в моих объятиях, пряча на моем плече свое жаркое лицо и лепеча бессвязные жалобы...
Мы разошлись, когда восток уже загорался зарею. На расставанье Ольгуся вдруг вздрогнула в моих объятиях и тревожно прислушалась.
- Это что?
В воздухе дрожал долгий стонущий звук... Должно быть, выпь кричала или тритоны расстонались в болоте...
Возвратясь в свою комнату, я, пока не заснул, все время слушал этот протяжный стон, и моей, не совсем-то чистой, после неожиданного свидания, совести чудился в нем чей-то таинственный упрек:
- Зачем? Зачем?
- Отвяжись! - со злобою думал я. - Что пристал? Чем я виноват? Я не ухаживал за нею, не заманивал ее... сама - без оглядки - бросилась мне на шею!
Спал я как убитый и поутру едва вспомнил со сна, что мы натворили вчера. Как водится, пришел в сквернейшее настроение духа, что сейчас встречу заплаканное лицо, красные глаза, полные сентиментальной укоризны, услышу плаксивый голос, вздохи, жалобные намеки - весь арсенал женского оружия на такой случай... Ничуть не бывало: панна Ольгуся улыбалась мне всеми ямочками своего розового лица, щебетала, как жаворонок, и ее синие глаза были полны такого веселого счастья, что у меня сразу камень с сердца долой, и даже завидно ей стало.
Ксендз Август был в костеле. Мы оставались одни все утро.
- Послушайте, Ольгуся, - сказал я, - вы знаете, что я не могу на вас жениться?
Она очень покраснела и - мы сидели рядом - прижалась ко мне.
- Я и не рассчитываю... Я просто люблю вас.
- Надолго?
- Пока вы будете меня любить.
- А потом?
- Не знаю...
Она засмеялась, глядя мне в глаза.
- Я никогда не знаю, что сделаю с собою. Вы думаете, я знала вчера, что приду ночью в сад? Бог весть, как это случилось... В меня иногда вселяется какое-то безумие, я теряю голову и живу иногда, сама себя не чувствуя... И делаю тогда не то, что надо, но только то, чего я хочу...
- А я всю жизнь так прожил, Ольгуся!
В глазах ее мелькнул огонек, она взяла мое лицо в обе ладони, мягкие и душистые, и приблизила к своему:
- Ты меня не жалей, - сердечно сказала она, - пропаду, так пропаду... Должно быть, в самом деле, уж такая судьба наша, Дубеничек, пропадать от вас, графов Гичовских... Помнишь, мы говорили с тобою про Зосю Здановку?
- Еще бы не помнить!
- Ну, так ты - мой граф Петш, а я - твоя Зося!.. Кстати, говорят, будто я очень похожа на нее.
- Откуда же знать это? После Зоей не осталось портрета. Знаменитая статуя ее - если только существовала она в самом деле, если она не украшение народной легенды...
- Конечно, существовала! - перебила меня Ольгуся.
- Скажите, какая уверенность! Почем ты знаешь?
- Потому что я знала человека, который видел и статую, и как ее разбили.
- Олечка! Ты мне сказки рассказываешь.
- Да нет же! Хоть дядю спроси!.. Видишь ли, лет пять тому назад у нас на фольварке умер закрыстьян Алоизий...
- Неужели только пять лет тому назад? Я помню его отлично: когда я был совсем мальчишкою, ему считали уже много за сто лет.
- Дядя говорит, что ему было верных сто пятьдесят, если не больше... Когда дядя был совсем молодой, Алоизию еще не изменяла память, и он рассказывал дяде о гайдамаках, точно это вчера было. Железняк в Умани посадил его отца на кол. Я застала Алоизия уже совсем живым трупом... высох, как мумия... в чем только душа держалась! Он всегда лежал на солнышке, покрытый рогожею, и спал... Однажды иду мимо - он смотрит на меня своими мертвыми глазами - страшно так их вытаращил! - точно я за чудовище ему показалась! И вдруг засуетился, силится встать...
"Лежите, лежите, Алоизий, - говорю я ему, - не беспокойте себя, вы человек старый, а мы с вами свои люди... обойдемся без церемоний!.." Он кивает головою, бормочет что-то... Вечером присылает парубка за дядею: "напутствуйте меня, ваша велебность, я сегодня умру..." - "С чего ты взял, Алоизий?" - "Я сегодня видел привидение... Зося Здановка приходила за мною... как живая... говорила со мною..." - "Что же она тебе сказала?" - "Да ничего такого страшного: лежите, говорит, лежите, Алоизий! - только и всего... А все-таки я помру, потому что за кем приходит покойник, тому и самому за ним идти." А я уже рассказывала дяде, как видела Алоизия. Дядя рассмеялся: "Ах ты, старый, выдумал тоже! Какая же это Зося Здановка? Это моя племянница, панна Ольгуся Дубенич - сейчас я покажу ее тебе". И велел меня позвать. Алоизий, пока глядел на меня, только крестился: так я казалась ему чудна. Говорил, что я похоже на Зосю как две капли воды - голос в голос, волос в волос...
В таком случае романтическое увлечение моего предка понятно для меня больше, чем когда-нибудь. Ну что же? Будем играть в графа Петша и Зосю Здановку!.. Не знаю только - почему, пока Ольгуся вела свой рассказ, у меня страшно ныло сердце каким-то суеверным, недобрым пред чувствием, а в ушах снова болезненно зазвенело вчерашнее:
- Зачем? Зачем?