Переоценка ценностей
Петя Тузин, гимназист первого класса, вскочил на стул и крикнул:
- Господа! Объявляю заседание открытым!
Но гул не прекращался. Кого-то выводили, кого-то стукали линейкой по голове, кто-то собирался кому-то жаловаться.
- Господа! - закричал Тузин еще громче. - Объявляю заседание открытым, Семенов-второй! Навались на дверь, чтобы приготовишки не пролезли. Эй, помогите ему! Мы будем говорить о таких делах, которые им слышать еще рано. Ораторы, выходи! Кто записывается в ораторы, подними руку. Раз, два, три, пять. Всем нельзя, господа; у нас времени не хватит. У нас всего двадцать пять минут осталось. Иванов-четвертый! Зачем жуешь? Сказано - сегодня не завтракать! Не слышал приказа?
- Он не завтракает, он клячку жует.
- То-то, клячку! Открой-ка рот! Федька, сунь ему палец в рот, посмотри, что у него. А? Ну, то-то! Теперь, прежде всего, решим, о чем будем рассуждать. Прежде всего, я думаю… ты что, Иванов-третий?
- Плежде всего надо лассуждать пло молань, - выступил вперед очень толстый мальчик, с круглыми щеками и надутыми губами. - Молань важнее всего.
- Какая молань? Что ты мелешь? - удивился Петя Тузин.
- Не молань, а молаль! - поправил председателя тоненький голосок из толпы.
- Я и сказал, молань! - надулся еще больше Иванов-третий.
- Мораль? Ну, хорошо, пусть будет мораль. Так, значит, - мораль… А как это, мораль… это про что?
- Чтобы они не лезли со всякой ерундой, - волнуясь, заговорил черненький мальчик с хохлом на голове. - То не хорошо, другое не хорошо. И этого нельзя делать, и того не смей. А почему нельзя - никто не говорит. И почему мы должны учиться? Почему гимназист непременно обязан учиться? Ни в каких правилах об этом не говорится. Пусть мне покажут такой закон, я, может быть, тогда и послушался бы.
- А почему тоже говорят, что нельзя класть локти на стол? Все это вздор и ерунда, - подхватил кто-то из напиравших на дверь. - Почему нельзя? Всегда буду класть…
- И стоб позволили зениться, - пискнул тоненький голосок.
- Кричат: «Не смей воровать!» - продолжал мальчик с хохлом. - Пусть докажут. Раз мне полезно воровать…
- А почему вдруг говорят, чтоб я муху не мучил? - забасил Петров-второй. - Если мне доставляет удовольствие…
- А мама говорит, что я должен свою собаку кормить. А с какой стати мне о ней заботиться? Она для меня никогда ничего не сделала…
- Стоб не месали вступать в блак, - пискнул тоненький голосок.
- А кроме того, мы требуем полного и тайного женского равноправия. Мы возмущаемся и протестуем. Иван Семеныч нам все колы лепит, а в женской гимназии девчонкам ни за что пятерки ставит. Мне Манька рассказывала…
- Подожди, не перебивай! Дай сказать! Почему же мне нельзя воровать? Раз это мне доставляет удовольствие.
- Держи дверь! Напирай сильней! Приготовишки ломятся.
- Тише! Тише! Петька Тузин! Председатель! Звони ключом об чернильницу - чего они галдят!
- Тише, господа! - надрывается председатель. - Объявляю, что заседание продолжается.
Иванов-третий продвинулся вперед.
- Я настаиваю, чтоб лассуждали пло молань! Я хочу пло молань шволить, а Сенька мне в ухо дует! Я хочу, чтоб не было никакой молани. Нам должны все позволить. Я не хочу увазать лодителей, это унизительно! Сенька! Не смей мне в ухо дуть! И не буду слушаться сталших, и у меня самого могут лодиться дети… Сенька! Блось! Я тебе в молду!
- Мы все требуем свободной любви. И для женских гимназий тоже.
- Пусть не заплещают нам зениться! - пискнул голосок.
- Они говорят, что обижать и мучить другого не хорошо. А почему не хорошо? Нет, вот пусть объяснят, почему не хорошо, тогда я согласен. А то эдак все можно выдумать: есть не хорошо; спать не хорошо, нос не хорошо, рот не хорошо. Нет, мы требуем, чтобы они сначала доказали. Скажите пожалуйста - «не хорошо». Если не учишься - не хорошо. А почему же, позвольте спросить, - не хорошо? Они говорят: «дураком вырастешь». Почему дурак не хорошо? Может быть, очень даже хорошо.
- Дулак, это холосо!
- И по-моему, хорошо. Пусть они делают по-своему, я им не мешаю, пусть и они мне не мешают. Я ведь отца по утрам на службу не гоняю. Хочет, идет, не хочет - мне наплевать.
Он третьего дня в клубе шестьдесят рублей проиграл. Ведь я же ему ни слова не сказал. Хотя, может быть, мне эти деньги и самому пригодились бы. Однако смолчал. А почему? Потому что я умею уважать свободу каждого ин-ди… юн-ди… ви-ди-ума. А он меня по носу тетрадью хлопает за каждую единицу. Это гнусно. Мы протестуем.
- Позвольте, господа, я должен все это занести в протокол. Нужно записать. Вот так: «Пратакол за-се… „Засе“ или „заси“? Засидания». Что у нас там первое?
- Я говорил, чтоб не приставали: локти на стол…
- Ага! Как же записать?.. Не хорошо - локти. Я напишу «оконечности». «Протест против запрещения класть на стол свои оконечности». Ну, дальше.
- Стоб зениться…
- Нет, врешь, тайное равноправие!
- Ну, ладно, я соединю. «Требуем свободной любви, чтоб каждый мог жениться, и тайное равноправие полового вопроса для дам, женщин и детей». Ладно?
- Тепе ль пло молань.
- Ну, ладно. «Требуем переменить мораль, чтоб ее совсем не было. Дурак - это хорошо».
- И воровать можно.
- «И требуем полной свободы и равноправия для воровства и кражи, и пусть все, что не хорошо, считается хорошо». Ладно?
- А кто украл, напиши, тот совсем не вор, а просто так себе, человек.
- Да ты чего хлопочешь? Ты не слимонил ли чего-нибудь?
- Караул! Это он мою булку слопал. Вот у меня здесь сдобная булка лежала: а он все около нее боком… Отдавай мне мою булку!.. Сенька! Держи его, подлеца! Вали его на скамейку! Где линейка?.. Вот тебе!.. Вот тебе!..
- А-а-а! Не буду! Ей-Богу, не буду!..
- А, он еще щипаться!..
- Дай ему в молду! Мелзавец! Он делется!..
- Загни ему салазки! Петька, заходи сбоку!.. Помогай!..
Председатель вздохнул, слез со стула и пошел на подмогу.