Джером К. Джером. Наблюдения Генри. Дух маркизы Эплфорд

 

Это - одна из тех историй, что рассказывал мне официант Генри - или, как он теперь предпочитает называться, Анри - в длинном зале ресторана при отеле Риффель-Альп, где я провел как-то тоскливую неделю между двумя сезонами, разделяя в гулкой тишине пустого дома общество двух престарелых девиц, которые целые дни испуганно шептались друг с другом. Композиционный прием, использованный Генри, состоит в том, чтобы начать рассказ с конца, довести его до начала и заключить серединой. Я его отбросил как непрофессиональный. Что же касается стиля - довольно своеобразного, - то его я пытался сохранить, и мне кажется, что рассказ приобрел именно такой вид, какой он имел бы, вздумай Генри сам излагать события по порядку.

Первое мое место было, признаться по правде, в кофейне на Майл-Энд-роуд - ну и что ж, я этого не стыжусь. Всем приходится с чего-нибудь начинать. «Килька» - так мы его звали, потому что настоящего имени у него не было, или, во всяком случае, оно даже ему не было известно, а это прозвище к нему как-то очень пристало - всегда продавал газеты рядом с нами: между нашей кофейней и мюзик-холлом на углу. Иной раз, когда случалось мне пропустить рюмку-другую, я, бывало, возьму у него газету, а сам, если хозяина поблизости нет, дам ему кружку кофе и кое-что из того, что оставалось на тарелках у посетителей - такой обмен нас обоих устраивал. Парень он был на редкость толковый, даже для Майл-Энд-роуд, а это - не плохая рекомендация. Он умел приглядываться и прислушиваться к нужным людям и давал мне иногда полезные советы насчет скачек, а за это получал от меня шиллинг или там шестипенсовик, - как придется. В общем, это был парень из тех, про которых говорят: «Он далеко пойдет».

И вот, представьте себе, в один прекрасный день вдруг входит он к нам с таким видом, будто он по меньшей мере сам владелец кофейни, а под руку с ним девчонка, этакий чертенок лет двенадцати, и оба усаживаются за столик.

- Гарсон! - кричит он. - Какое сегодня меню?

- Меню сегодня такое, - отвечаю, - что ты сейчас же уберешься отсюда вон, а это, - я говорил про девчонку, конечно, - немедленно отведешь туда, откуда взял.

Она была очень грязная, но даже и тогда уже видно было, какая она хорошенькая - глаза огромные и круглые, а волосы рыжие. Во всяком случае, в те времена такие волосы назывались рыжими. Теперь все дамы из высшего света носят этот цвет волос - вернее, стараются как можно точнее воспроизвести его, - и он называется у них «каштановый».

- Генри, - говорит он мне, даже и глазом не моргнув, - боюсь, что вы забываетесь. Когда я стою на краю тротуара и кричу: «Экстренный выпуск!», а вы подходите ко мне со своим полпенни, тогда хозяин - вы, а я обязан вам услужить. А когда я прихожу к вам в кофейню, заказываю угощение и плачу за него, то хозяин - я. Вам ясно? Можете принести мне жареной грудинки и два яйца, только, пожалуйста, не прошлогодние. А для леди - жареную треску покрупнее, будьте добры, и кружку какао.

Ну что ж. В его словах была доля истины - он всегда отличался здравым смыслом, Я принес то, что он заказывал. Как эта девчонка расправлялась со всем, что ей подавали, - редкое было зрелище. Видно, она уже несколько дней ничего толком не ела. Она умяла большую треску за девять пенсов вместе со шкуркой, а потом две порции жареной грудинки, по пенни за порцию, и шесть бутербродов - мы называли их «ступеньками» - и две полпинты нашего какао, а это одно могло вполне насытить человека, ведь мы варили его по всем правилам. Видно, Кильке в тот день удалось выручить изрядную сумму. Он так уговаривал ее кушать и не стесняться, как будто бы это было бесплатное угощение.

- Возьми яйцо, - предложил он, как только грудинка исчезла с тарелки. - Съешь одно из этих яиц, и тогда уже ты будешь совсем сыта.

- Кажется, больше я уже не могу, - отвечает она поразмыслив.

- Тебе конечно, виднее, на что ты способна, - говорит он. - Может, тебе лучше и не есть этого яйца. Особенно, если ты не привыкла жить на широкую ногу.

Я рад был, когда они кончили, потому что меня тревожило, как он будет рассчитываться. Но он преспокойно расплатился, да еще дал мне полпенни на чай.

Это был первый раз, что мне пришлось обслуживать их, но, как вы сейчас услышите, далеко не последний. Он после этого часто приводил ее к нам. Имени своего и происхождения она не знала, так что они вполне подходили друг другу. Она рассказала ему только, что сбежала от одной старухи, которая ее била и у которой она жила где-то в Лаймхаусе. Он устроил ее у старушки, снимавшей чердак в том же доме, где он и сам ночевал - когда обстоятельства ему это позволяли, - научил ее выкрикивать: «Экстренный выпуск!» и нашел ей подходящее место на углу. Там, на Майл-Энд-роуд, мальчиков и девочек не бывает. Они там либо младенцы, либо взрослые люди. Килька и Рыжик - так мы ее прозвали - считали, что у них роман, хотя ему было лет пятнадцать, а ей - не больше двенадцати. Ну, что он в нее влюблен, это видно было с первого взгляда Хотя, конечно, никаких нежностей он себе не позволял. Это не его стиль. Он следил за тем, чтобы она вела себя как следует, она должна была с этим считаться, что, надо полагать, шло ей не во вред, а он в случае чего, не стесняясь, задавал ей трепку. У простых людей это принято, сэр. Чуть что, они дают своей старухе хорошую зуботычину, ну, вот как мы с вами выругались бы или запустили бы в нашу миссис рожком для сапог.

Потом я нашел себе место в городе и ушел из кофейни, так что не видел их обоих лет пять. В следующий раз я их встретил в ресторане на Оксфорд-стрит - это было такое любительское заведение, где всю работу делают женщины, которые ничего не понимают в нашем деле и все время проводят в сплетнях и романах - я их называю не любительские, а «любовные» заведения. У них была там такая белобрысая заведующая, которая ничего не слышала, когда вы к ней обращались, потому что все время прислушивалась к тому, что нашептывал ей через прилавок какой-то дряхлый болван. Официантки, видно, считали, что хорошая работа состоит в том, чтобы часами беседовать с посетителями, заказывающими чашку кофе за два пенни, а если появлялся настоящий посетитель и осмеливался действительно что-нибудь заказать, они принимали это как оскорбление. Завитая кассирша целый день любезничала через свое окошечко с двумя молодыми билетерами из соседнего мюзик-холла, которые приходили по очереди, сменяя друг друга. Иногда она отрывалась от этого занятия, чтобы получить деньги с посетителя, а иногда и нет. В жизни мне приходилось бывать в разных подозрительных заведениях, и официанты вовсе не такие слепые совы, как принято думать. Но никогда ни прежде, ни потом не приходилось мне видеть одновременно столько любезничающих парочек, как там. Это была мрачная темная дыра, и влюбленные точно чутьем ее находили и просиживали там часами над несколькими чашками чаю и пирожными «ассорти». «Идиллия» - скажут некоторые, но меня лично это зрелище приводило в самое мрачное расположение духа. Была там одна девушка очень странного вида, глаза красные, а руки длинные и тонкие - просто ужас. Она всегда приходила со своим молодым человеком, таким бледным нервозным юношей, в три часа дня. Вот они любезничали так, что я никогда ничего смешнее не видывал. Она щипала его под столом и колола шпилькой, а он сидел и не сводил с нее глаз, точно она - дымящийся бифштекс с луком, а он - голодный бродяга, заглядывающий с улицы в окно. Да, это была удивительная история, как я узнал потом. Когда-нибудь расскажу вам.

Меня наняли в это заведение «на тяжелую работу»; но, поскольку самый тяжелый заказ, какой пришлось мне там слышать, состоял из холодной ветчины и цыпленка, за которым надо было сбегать потихоньку в соседний трактир, видно, я нужен был им больше для вида.

Я уже пробыл там две недели и чувствовал, что все это дело стоит у меня поперек горла, как вдруг, однажды, входит туда Килька. Он здорово изменился, так что я его сперва и не узнал. Он помахивал тросточкой с серебряным набалдашником - эти костыли были тогда как раз в моде, - на нем был шикарный клетчатый костюм и белый цилиндр. Но что меня больше всего поразило, так это его перчатки. Ну, моя внешность, видно, не так сильно усовершенствовалась, потому что он с первого взгляда меня узнал и протянул мне руку.

- А, Генри, - говорит, - я вижу, ты продвинулся в жизни.

- Да, - говорю, пожимая ему руку, - и не стану грустить, если продвинусь еще куда-нибудь из этой лавочки. Но ты-то, видно, сделал блестящую карьеру?

- Да ничего себе, - отвечает, - я журналист.

- Вот как? - говорю, - по какой же части? - Это потому, что я их немало повидал, пока целых полгода работал в одном заведении на Флит-стрит. Ну, так их наряды не имели того великолепия, если можно так выразиться. Оснащение Кильки явно стоило ему кругленькой суммы. Его галстук был заколот бриллиантовой булавкой, которая одна обошлась кому-то - если не ему самому - фунтов в пятьдесят.

- Видишь ли, - сказал он, - я не выбалтываю всяких сведений полиции, я поставляю информацию лицам, которые интересуются скачками. Капитан Киль, может, слыхал? Так это я.

- Ну? Тот самый капитан Киль? - говорю. Ясное дело, я о нем слыхал.

- Он самый. Ну, так вот, - продолжает он, - это делается очень просто. Иногда лошади, на которых мы советуем ставить, приходят первыми, и тогда, будьте уверены, в нашей газете этот факт не замалчивается. Ну, а если мы промахнулись, то ведь никто не обязан рекламировать свои неудачи, верно?

Он заказал чашку кофе. Он предупредил, что ожидает кое-кого, ну, а пока мы разговорились о старых временах.

- А как поживает Рыжик? - спросил я.

- Мисс Кэролайн Тревельен, - отвечает он, - поживает хорошо.

- Ого, - удивился я, - вы, значит, узнали ее имя и фамилию?

- Да, мы узнали кое-что относительно этой леди, - говорит он. - Помнишь, как она танцевала?

- Смотря, что ты имеешь в виду, - отвечаю. - Я видел, как она вертела юбками около нашей кофейни, когда фараона поблизости не было.

- Именно это я и имею в виду. Сейчас это очень модно. Называется «каскадный танец». Завтра она дебютирует в мюзик-холле «Оксфорд». Это она должна сейчас сюда прийти. Так что верь мне, она сделает карьеру.

- Вполне возможно. Это на нее похоже.

- Мы обнаружили еще кое-что относительно нее, - тут он перегнулся через столик и добавил шепотом, как будто сообщал мне великую тайну: - у нее есть голос.

- Да? - говорю. - У женщин это бывает.

- Да нет. У нее не такой голос: его приятно слушать.

- Надо полагать, это - его отличительное свойство?

- Вот именно, сынок.

Через некоторое время она пришла. Я б ее сразу узнал по глазам и рыжим локонам, хотя теперь она была такая чистенькая, что хоть обед подавай в ее ладонях. А одета она была! Мне на своем веку немало приходилось бывать среди аристократов, ну, и я видал герцогинь в более эффектных и, пожалуй, в более дорогих туалетах, но ее платье, казалось, лишь обрамляло и подчеркивало ее красоту. А что она была красавица, это вы можете мне поверить. И ничего удивительного, что всякие вертопрахи слетались к ней с разных сторон, как мухи на сладкий пирог.

И трех месяцев не прошло, как уже по ней сходил с ума весь Лондон - или по крайней мере все лондонские мюзик-холлы. Ее портреты можно было видеть чуть не в каждой витрине, и не меньше половины лондонских газет печатали интервью с ней. Выяснилось, что она - дочь офицера, погибшего в Индии, когда она была еще крошкой, и племянница какого-то австралийского епископа, тоже покойного. Видимо, никого из ее предков в живых застать не удалось, но все они были некогда важными персонами. Образование - без этого нельзя - она получила домашнее под руководством дальней родственницы и рано обнаружила способности к танцам, хотя все ее близкие вначале очень не советовали ей идти на сцену. Ну, и дальше все в этом роде, как полагается в таких случаях. Оказалось, конечно, что она состоит в родстве с одним очень известным судьей, а что касается сцены, так она выступает только для того, чтобы иметь возможность содержать свою бабушку, или, кажется, больную сестру, не помню точно. Удивительный народ газетчики - что угодно слопают.

Килька не брал ни пенса из ее денег, но, даже будь он ее агентом из двадцати пяти процентов, он и тогда не мог бы делать для нее больше: он все время поддерживал шум вокруг ее имени, и дело дошло до того, что если вы не желали больше ничего слышать про Кэролайн Тревельен, то вам оставалось только лечь в постель и не заглядывать в газеты. Она была повсюду: Кэролайн Тревельен у себя дома, Кэролайн Тревельен в Брайтоне, Кэролайн Тревельен и шах персидский, Кэролайн Тревельен и старая торговка яблоками. Или - если не сама Кэролайн Тревельен, то собачка Кэролайн Тревельен, с которой обязательно происходит что-нибудь необыкновенное: то она теряется, то находится, то упала в реку, - что именно, неважно.

В том же году я перебрался с Оксфорд-стрит в новую «Подкову» - ее как раз тогда заново оборудовали, - и там я их часто видел, потому что они приходили туда завтракать или ужинать, можно сказать, каждый день. Килька, он же капитан Киль, как все его называли, выдавал себя за ее сводного брата.

- Видишь ли, - объяснял он, - нужно же мне быть ей каким-нибудь родственником. Я б, конечно, мог стать просто ее братом, это было бы даже удобнее, да только фамильное сходство между нами не достаточно сильное. У нас разные типы красоты. - И в этом он был, разумеется, прав.

- Почему бы тебе не жениться на ней, - говорю, - и не покончить со всеми осложнениями?

- Я думал об этом, - отвечает он серьезно. - И я прекрасно знаю, что она согласилась бы, если б я подал ей эту мысль до того, как она нашла себя. Но теперь, по-моему, это было бы несправедливо.

- То есть как это «несправедливо»?

- Ну, по отношению к ней несправедливо. Я, конечно, многого добился в жизни - из того, что мне по плечу; ну, а она... в общем, она сейчас может выйти за любого лорда. Выбор у нее богатый. Там есть один такой, так я о нем даже справки наводил. Он будет герцогом, если какой-то там младенец испустит дух, чего все ожидают, а уж маркизом он будет при всех условиях, и у него серьезные намерения, это точно. Было бы несправедливо, если б я вздумал стать ей поперек дороги.

- Тебе, - говорю, - конечно, виднее, но мне лично кажется, что если б не ты, то не было бы у нее сейчас никакой дороги, поперек которой можно было бы стать.

- Ну, это все чепуха. Я, конечно, к ней порядком привязан, но не стану заказывать себе могильный камень с фиалками, даже если она никогда не будет миссис Киль. Дело есть дело. И в мои намерения не входит подкладывать ей свинью.

Я часто размышлял о том, что бы она сама сказала, если б он надумал изложить ей свои соображения по этому поводу. Ведь она была хорошая девушка, но только, понятно, ей немного в голову ударило, она же столько читала о себе в газетах, что в конце концов и сама наполовину поверила в эту чепуху. Вот, например, ее родственные связи со знаменитым судьей, они вроде как бы затрудняли ее иногда, и она уже держалась с Килькой не так запросто, как бывало когда-то на Майл-Энд-роуд. А он был не из тех, кто ждет, пока ему скажут.

И вот как-то, завтракая у нас в одиночестве, он вдруг поднимает стакан и говорит:

- Ну, Генри, желаю тебе удачи. Теперь мы с тобой некоторое время не увидимся.

- Это еще что за новости? - говорю.

- Да ничего. Просто мне пора ехать. Я уезжаю в Африку.

- Так. Ну, а как же насчет...

- Все в порядке, - перебивает он меня. - Я это дело устроил - просто пальчики оближешь. Правду сказать, поэтому-то я и уезжаю.

Я не сразу понял и подумал было, что и она с ним вместе уезжает.

- Нет, - говорит он. - Она будет герцогиней Райдингширской с любезного согласия того младенца, о котором я рассказывал. Ну, а если нет, она будет маркизой Эплфорд. Это - верное дело. Завтра они без лишнего шума сочетаются гражданским браком, и после этого я уезжаю.

- Какая в этом нужда?

- Никакой нужды, - отвечает. - Просто мне так хочется. Видишь ли, когда я уеду, ничто не будет ее связывать: ничто не помешает ей стать солидной респектабельной аристократкой. А при сводном братце, которому нужно все время быть наготове со всякими россказнями относительно своей родословной и наследственных владений - а выговор у него не слишком-то аристократический, - тут рано или поздно обязательно возникнут осложнения. Когда же меня здесь не будет - все станет просто. Понимаешь?

Ну, вот, так оно все и произошло. Конечно, когда семейство об этом узнало, скандал был большой, и ловкому адвокату было поручено сделать все возможное, чтобы объявить это дело незаконным. Перед расходами не постояли, можете не сомневаться, но ничего у них не получилось. Им не удалось обнаружить ничего такого, что они могли бы против нее использовать. Она же держалась твердо и помалкивала. Так что им пришлось отступиться. Молодожены уехали из Лондона и тихо прожили два года в своем загородном доме и за границей, а потом, когда толки поутихли, они вернулись обратно. Мне часто попадалось в газетах ее имя, про нее всегда писали, какая она очаровательная и любезная и красивая, - видно, родственники маркиза решили примириться с ее существованием.

И вот однажды вечером она пришла в «Савой». На это место я попал только благодаря моей жене, и скажу вам, место это очень хорошее, если кто, конечно, знает свою работу. У меня никогда б не хватило духу туда явиться, если б не моя хозяйка. Она умная женщина, ничего не скажешь. Мне здорово повезло, что я женился на ней.

- Сбрей-ка ты свои усы, нельзя сказать, чтоб они тебя украшали, - говорит она мне, - и сходи попытайся. Только не пробуй объясняться по-иностранному. Говори на ломаном английском и разок-другой пожми плечами. У тебя все это прекрасно получится.

Я сделал, как она советовала. Конечно, заведующий сразу разгадал, что я не иностранец, но я ловко вставлял кое-где «уи, мусье», а им, видно, выбирать тогда не приходилось - очень уж нужны были люди. Как бы то ни было, но меня взяли, я там проработал весь сезон, и это сделало из меня человека.

Ну так вот, входит она однажды в ресторан, настоящая аристократка, в мехах и бриллиантах, и с таким высокомерным видом, что любая природная маркиза могла бы ей позавидовать. Подходит прямо к моему столику и садится. С ней был ее муж, но он только повторял ее приказания.

Ясное дело, я держался так, как будто бы никогда в моей жизни до этого ее не видел, а сам все время, пока она ковырялась с майонезом и потягивала мелкими глоточками белое вино, вспоминал кофейню, треску за девять пенсов и пинту какао.

- Принесите мое манто, - говорит она ему немного погодя. - Мне холодно.

Он тут же встает и уходит.

Она даже головы не повернула и заговорила со мной так, как будто бы просто заказывала что-то, а я почтительно стоял у нее за стулом и отвечал ей в тон.

- Ты получил что-нибудь от Кильки? - спрашивает она.

- Я получил от него одно или два письма, ваша светлость, - отвечаю.

- Брось ты это, - говорит она. - Меня уже тошнит от «вашей светлости». Говори на простом английском языке - мне теперь не часто случается его слышать. Ну, и как он там?

- Да вроде у него все в порядке. Пишет, что открыл там отель и загребает немало денег.

- Хотелось бы мне очутиться с ним вместе за стойкой!

- Вот как? - говорю. - Значит, ничего хорошего из этого не вышло?

- Похоже на похороны, только что без покойника, - отвечает она. - И поделом мне, конечно, за то, что была такой дурой.

Но тут возвращается этот маркиз с ее манто; я говорю: «Сертенман, мадам», и спешу исчезнуть.

Я часто видел ее там, и при случае она, бывало, перекидывалась со мной словечком. Видно, ей приятно было поговорить на своем родном языке, но мне иной раз было не по себе при мысли, что кто-нибудь может ее услышать.

Потом я получил еще одно письмо от Кильки. Он писал, что приехал ненадолго в Лондон и остановился у Морли; звал меня зайти.

Он не очень изменился, разве только потолстел немного и приобрел еще более преуспевающий вид. Понятно, мы заговорили об ее светлости, и я передал ему то, что она тогда сказала.

- Странные создания эти женщины, - говорит он, - сами не знают, что им нужно.

- Да нет, они прекрасно знают, что им нужно, но только не заранее. Откуда же она могла знать, каково быть маркизой, пока сама не попробовала?!

- Жаль, - говорит он запечалившись. - Я-то думал, это как раз для нее. Я и собрался-то сюда только затем, чтоб взглянуть на нее и удостовериться, что у нее все в порядке. Выходит, лучше бы мне было и не приезжать.

- А сам ты еще не думал о женитьбе?

- Думал. Когда человеку за тридцать, то, можешь мне поверить, скучно ему живется без жены и детишек. А для фальшивки по рецепту Дон-Жуана у меня таланта нет.

- Ты вроде меня, - говорю, - сяду после работы у своего очага с трубочкой и в домашних туфлях - и не нужно мне никаких других удовольствий. Ты вскорости найдешь себе кого-нибудь по душе.

- Нет, не найду. Я встречал некоторых, кто мог бы прийтись мне по душе, если б не она. Все равно как те аристократы, что приезжают к нам: они с детства кормились всякими хитростями вроде «ris de veau a la financier», так их уж теперь не заставишь питаться беконом с овощами.

Я намекнул ей кое о чем, когда в следующий раз увидел ее у нас, и однажды рано утром они встретились в Кенсингтон-Гарденс - вроде как бы случайно. Что они там сказали друг другу, я не знаю, потому что он в тот же вечер уплыл обратно в Африку, а ее светлость я долго не видел, - был конец сезона.

Когда же я ее опять увидел - в отеле Бристоль, в Париже, - она была в трауре по своему мужу маркизу, скончавшемуся восемь месяцев тому назад. Он так и не дожил до герцогского титула - младенец оказался покрепче, чем предполагали, и он не сдавался. Так что она осталась всего лишь маркизой, и состояние ее - хотя и немалое - ничего потрясающего собой не представляло, сущие пустяки для этих аристократов. По счастью, меня послали обслужить ее, так как она потребовала кого-нибудь, кто бы говорил по-английски. Она как будто обрадовалась, что встретила меня.

- Ну, - говорю, - надо полагать, ты теперь скоро вступишь во владение тем баром в Кейптауне?

- Ты подумай, что ты говоришь, - отвечает она. - Как может маркиза Эплфорд выйти замуж за содержателя отеля?

- А почему же не может, если он ей нравится? Какой смысл быть маркизой, если она не может делать что хочет?

- Вот именно, - сердито отрезала она, - не может. Это было бы нечестно по отношению к их семейству. Нет, я тратила их деньги, я их и теперь трачу. Они меня не любят, но они никогда не скажут, что я их опозорила. У них тоже есть свои чувства, так же как у меня.

- Почему бы тебе не отказаться от этих денег в их пользу? Я слышал, они - народ бедный, так что будут только рады.

- Невозможно. Это у меня пожизненная рента. Пока я жива, я должна получать ее, и, пока я жива, я должна оставаться маркизой Эплфорд.

Она доела суп, отодвинула тарелку и еще раз повторила про себя: «Пока я жива». А потом вдруг подскочила и говорит:

- Честное слово, а почему бы и нет?

- Что почему бы и нет? - спрашиваю.

- Ничего, - отвечает она. - Принеси мне телеграфный бланк, да поскорее.

Я принес ей бланк, она написала телеграмму и тут же отдала ее портье, а покончив с этим, снова уселась за столик и расправилась со своим обедом.

Ко мне она уже больше почти не обращалась, а я не навязывался.

Наутро она получила ответ, очень разволновалась и в тот же день съехала из отеля. А следующее известие о ней я получил уже из газет, где помещена была заметка под таким заголовком: «Смерть маркизы Эплфорд. Несчастный случай». Там говорилось, что она поехала кататься на лодке по одному из итальянских озер в сопровождении одного только лодочника. Налетел шквал, и лодка перевернулась, Лодочник доплыл до берега, но свою пассажирку он спасти не сумел, и даже тело ее не удалось найти. Газета напоминала читателям, что погибшая - урожденная Кэролайн Тревельен, в прошлом знаменитая трагическая актриса, дочь известного судьи в Индии Тревельена.

Дня два я ходил мрачный из-за этого сообщения. Я, можно сказать, знал ее еще ребенком и всегда интересовался ее судьбой. Глупо, конечно, но отели и рестораны отчасти потеряли для меня интерес, потому что теперь уже не было надежды как-нибудь вдруг встретить там ее.

Из Парижа я переехал в Венецию и поступил в один небольшой отель. Жена моя считала, что мне не мешает подучиться немного по-итальянски, а может, ей просто самой хотелось пожить в Венеции. Тем-то и хороша наша профессия: можно поездить по свету. Ресторанчик у них был плохонький, и вот как-то вечером, когда лампы еще не зажигали и посетителей никого не было, я уже решил было почитать газету, но тут вдруг услышал, что отворилась дверь, обернулся и вижу: входит она. Спутать я не мог - она не из таких.

У меня глаза на лоб полезли, а она подходит все ближе, и тогда я прошептал:

- Рыжик! - Это имя почему-то первое пришло мне в голову.

- Она самая, - говорит, и садится за столик против меня, и тут как расхохочется.

Я не мог сказать ни слова, не мог пошевелиться, до того я был ошарашен, и чем испуганнее я глядел, тем громче она хохотала, пока, наконец, не вошел Килька. На призрака он никак не походил. Наоборот, вид у него был такой, как будто бы он поставил на выигрышный номер.

- Ого, да это Генри! - говорит он и хлопает меня по спине с такой силой, что я моментально прихожу в себя.

- Я думал, ты умерла, - говорю я, все еще разглядывая ее - Я читал в газете: «Смерть маркизы Эплфорд».

- Так оно и есть, - отвечает она. - Маркиза Эплфорд умерла, и слава богу. Я миссис Киль, урожденная Рыжик

- Помнишь, ты говорил, что я скоро найду себе кого-нибудь по сердцу? - говорит мне Килька, - и честное слово, ты был прав. Я нашел. Я все ждал, пока встречу кого-нибудь, кто мог бы сравниться с ее светлостью, и, боюсь, долго бы мне пришлось ждать, если бы не наткнулся я вот на нее.

Тут он берет ее под руку, точно так же, помнится мне, как в тот день, когда он впервые привел ее в кофейню. И бог мой, как же давно это было!

Так кончается одна из тех историй, что рассказывал мне официант Генри. По его просьбе я дал героям вымышленные имена, так как Генри говорит, что Первоклассный Семейный Коммерческий отель капитана Киля в Кейптауне существует по сей день и хозяйка его все та же - красивая рыжеволосая женщина с прекрасными глазами, которую можно принять за герцогиню, пока она не заговорит. Выговор ее все еще отдает слегка улицей Майл-Энд-роуд.

Рассказы Джерома Клапки Джерома по алфавиту.