А.В.Амфитеатров. Жар-Цвет. Часть вторая. Древо жизни. Дневник графа Валерия Гичовского. 27 мая
Я не хорошо засыпаю в последнее время - тяжело, смутно. Что-то душит за горло, подкатывает истерическим клубком к сердцу. В ушах сквозь сон чуть-чуть и уныло звенит, как далекий стон молодых лягушек, пока не убаюкает меня... Я уже сплю, уже сны вижу, а все-таки чувствую, будто кто-то реет надо мною, дышит на меня и все звенит на меня и все звенит: зачем? зачем? зачем?
Не могу сказать, чтобы это ощущение чужого дыхания на коже доставляло мне удовольствие; оно похоже на эпилептическую ауру... Но мне уже тридцать семь лет. Падучая болезнь в эти годы не проявляется - разве у алкоголиков. Так ни я, ни кто другой из нашей семьи никогда пьяницами не были... Посоветовался с Паклевецким. Он насказал мне страстей... Спрашивает:
- У вас не было зрительных галлюцинаций?
- Нет... обманы зрения, иллюзорные явления, конечно, случались...
- И галлюцинации будут.
- Вот так обрадовали! На каких же основаниях вы пророчите мне этакую прелесть?
- На самых простых: вы слегка меланхолик; нервное расстройство прошло у вас по периферии, чувствительность всюду повышена, следовательно, передачи мозговых отправлений совершаются неправильно. То, что называется - психическая дистэзия... Ну-с, при всех этих условиях да еще при вашем фантастическом настроении к переходу от иллюзорных явлений до галлюцинаций очень недолго...
- Откуда вы взяли, что у меня фантастическое настроение? Напротив!
- А вы все разную чушь читаете да разные дива видите.
- Никаких див я не видал... Бог с вами! А что до дедовских книг, то, полагаю, научный интерес к ним не имеет ничего общего с суеверием. Эта дрожь в воздухе, этот стонущий звук, это дыхание за моими плечами тревожат меня исключительно как физическое явление - доказательство моего недомогания. Я знаю очень хорошо, что все это происходит во мне самом, а вовсе не вне меня. Я, пан Коронат, бывал в таких фантастических переделках, что если уж тогда не сделался фантастом, то теперь и подавно не сделаюсь. Нет, голубчик, лекарствица для тела вы мне пропишите, пожалуй, а души не касайтесь: по этой части я сам себе доктор.
Глаза Паклевецкого блеснули.
- Тем лучше, тем лучше! - сказал он, потирая ладони, и принялся убеждать, чтобы я не оставался один, "сам с собою", как можно больше развлекался и бывал в обществе...
- Покорнейше благодарю за совет! Но где я в нашей глуши найду общество?
Он ухмыльнулся, подмигивая.
- А хоть бы у Лапоциньских... Кстати, как здоровье вашей панны Ольгуси?
- Знаете, доктор, - строго заметил я, - деревенская свобода допускает много лишнего в речах, однако и ей бывают границы.
Он залился своим обычным неискренним хохотом, хохотом без смеха при холодных и серьезных глазах:
- Ну, не буду, не буду! - слово гонору, в последний раз! Однако...
Он пристально посмотрел на меня.
- При первом нашем разговоре о панне Ольгусе вы не рассердились, а теперь вот как вспыхнули... Эге-ге-ге!
И он ударил себя ладонью по лбу: "ах, мол я, телятина!" Не уйми я его, он распространялся бы до бесконечности. Скалить зубы, кажется, он еще больший мастер, чем лечить. А относительно обмана зрения он прав: глаза мои работают неправильно. Сегодня, например, когда он подошел к моему письменному столу и оперся на него своими толстыми, кривыми пальцами, я ясно видел, что мраморные ручки затрепетали, как живые, быстрою и мелкою дрожью, точно от испуга...
- Видите, как они ко мне привязаны... Уже одно приближение человека, который хотел их у меня отнять, заставляет их дрожать.
Когда доктор отшучивался, я понял, что напрасно сказал ему эти слова: тон его был неприятен... он, кажется, складывает всякую шутку в сердце своем, как колкость и злейшую обиду, и немало уже накопил злости против меня.