Владимир Короленко. Судный день (Иом-кипур). Глава XI
Наймит шел босиком, в красной кумачной рубахе, с фуражкой, без козырька, на затылке, и нес на палке новенькие Опанасовы сапоги, от которых так и разило дегтем по всей плотине. - "Вот какой скорый! - подумал мельник, уж и взял себе чоботы... Ну, да ничего это. На этого человека я крепко теперь надеюсь".
Увидев на середине плотины незнакомого человека, наймит подумал, что это какой-нибудь волочуга-грабитель хочет отнять у него сапоги. Поэтому он остановился в нескольких шагах от Хапуна и сказал:
- Вот что: лучше и не подходи, - не отдам!
- Что ты, спохватись, добрый человек! Разве я сам без сапог? Погляди: еще лучше твоих.
- Так что же ты тут вырос ночью, как корявая верба над омутом?
- А я, видишь ли, хочу тебе задать один вопрос.
- Чудно! Загадку, что ли? Кто же тебе сказал, что я всякую загадку лучше всех разгадаю?
- Слыхал-таки от людей.
Солдат поставил сапоги наземь и, вынув кисет, стал набивать себе трубочку. Потом выкресал из кремня огоньку и, раскуривая под носом густое курево, сказал:
- Ну, теперь вываливай: какие там у тебя загадки?
- Да не то чтобы загадки, а так... Кто здесь, по-твоему, самый лучший человек?
- Я!
- Э, почему так?.. Нет ли кого получше?
- Да ты спрашиваешь: как по-моему?.. Ну, так я сам себя ни за кого не отдам.
- Правда твоя. А мельник... какой человек?
- Мельник?
Солдат выпустил изо рта такой клуб дыма, как белый конский хвост на месячном свете, и искоса поглядел на чорта.
- А вы не из акцизу?
- Нет.
- Может, не при полиции ли где служите... по какой тайности?
- Да нет же!.. Такой умник, а не умеет отличить простого человека от непростого.
- Кто это тебе сказал?.. Да я у тебя в костях и то все вижу... А что спросил, так это так себе, на всякий случай. Так ты говоришь: какой человек мельник?
- Эге!
- Так себе человек: не высокий, не низкий... из небольших середний.
- Э, не то ты говоришь!..
- Не то? А что бы такое еще тебе сказать?.. Может, хочешь знать, где у него бородавка?
- Ты, я вижу, любишь морочить, а мне некогда. Скажи попросту: хороший мельник человек или плохой?
Солдат опять пустил изо рта целый хвост дыма и сказал:
- А ты-таки скорый человек, любишь кушать, не разжевавши.
Чорт вылупил глаза, а у мельника от радости запрыгало сердце.
"Вот язык, так язык, - подумал он. - Сколько раз я желал, чтобы он у него отсох, а он вот и пригодился, - смотрите, как чертяку отбреет!.."
- Любишь кушать не разжевавши, я тебе говорю! - строго повторил солдат.Так тебе и скажи: хороший человек или нет? Для меня, вот, всякий человек хорош. Я, брат, из всякой печи хлеб едал. Где бы тебе подавиться, а я и не поперхнусь!.. Э, что ты себе думаешь: на дурака напал, что ли?
"Вот так, вот-таки так его, - сказал про себя мельник и даже подпрыгнул от радости. - Я не я буду, когда у него чорт через полчаса не станет глупее овцы! Я на крылосе читаю, что никто слова не поймет... так оттого, что скоро. А он вот и тихо говорит, а подя - пойми, что сказал..."
Действительно, бедный чорт заскреб в голове так сильно, что мало не стянул шапки.
- Постой-ка, служба, - сказал он. - Что-то, видится, мы с вами едем-едем, да не доедем. Не в тот переулок завернули...
- Не знаю, как ты, а я из всякого переулка выеду. - Да ведь я у вас спрашиваю: хороший мельник человек или нет, а вы куда меня завезли?
- А дай же я у тебя спрошу; вода хороша или нет?
- Вода?.. А чем же плоха?
- А когда есть квас, тогда от воды отвернешься, - нехороша?
- Пожалуй, нехороша.
- А когда стоит на столе пиво, так тебе и квасу не надо?
- Вот и это правда.
- А поднеси чарочку горелки, и на пиво не поглядишь?
- Так-то оно так...
- Вот то-то и оно-то!
Чорта ударило в пот, и из-под свитки хвост у него так и забегал по земле, даже пыль поднялась на плотине. А солдат уже вскинул палку с сапогами на плечи, чтоб идти далее, да в это время чертяка догадался, чем его взять. Отошел себе шага на три и говорит:
- Ну, идите, когда так, своею дорогой. А я тут обожду: не пойдет ли, случаем, солдат Харитон Трегубенко. Солдат остановился.
- А тебе на что его?
- Да так!.. Говорили, солдат Трегубенко - умный человек: может ввести и вывести. Я и подумал, не вы ли это сами будете. А вижу, нет! С вами путаешься кругом, а на дорогу никак не выедешь...
Солдат поставил сапоги наземь.
- А ну, спроси у меня еще.
- Э, что тут и спрашивать!
- А ты попробуй.
- Ну, вот что. Скажи мне: кто был лучше - Янкель-шинкарь или мельник?
- Вот так бы и говорил сразу, а то не люблю таких людей, что подле самого мосту ищут броду. Иному человеку лучше десять верст исколесить проселками, чем одну версту прямою дорогой. Вот и я тебе сейчас все толком, по пунктам, как говорится, скажу: у Янкеля был шинок, а у мельника - два.
"Э, что-то уж и не так заговорил, - подумал с горестью мельник.Пожалуй, об этом лучше бы и не заговаривать..."
А солдат говорит дальше:
- У Янкеля я ходил в лаптях, а тут у меня и сапоги выросли...
- А откуда они выросли?
- Хе, откуда!.. В нашем деле все так, как в колодце с двумя ведрами: одно полнеет, другое пустеет, -одно идет кверху, другое книзу. У меня были лапти, стали сапоги. А погляди ты на Онанаса Нескорого: был в сапогах, теперь стал босой, потому что дурень. А к умному ведро приходит полное, уходит пустое... Понял?
Чорт слушал внимательно и сказал:
- Постой! Кажется, подъезжаем помаленьку, как раз куда надо.
- То-то! Я про то и сразу тебе говорил! Назови ты мне Янкеля хоть квасом, так мельник будет пиво, а если б ты подал мне доброго вина, то я бы и от пива отступился...
У чорта кончик хвоста так резво забегал по плотине, что даже Харько заметил. Он выпустил клуб дыму прямо чорту в лицо и будто нечаянно прищемил хвост ногою. Чорт подпрыгнул и завизжал, как здоровая собака: оба испугались, у обоих раскрылись глаза, и оба стояли с полминуты, глядя друг на друга и не говоря ни одного слова.
Наконец Харько посвистал по-своему и сказал:
- Эге-ге-ге-е! Вот штука, так штука...
- А вы как думали? - ответил чорт.
- Вот вы какая птица!
- А вот, как меня видите...
- Так это вы, значит, того... в прошлом годе?..
- Ага!
- А теперь... за ним?
- Ну, ну... Что скажете?
Харько затянулся, пыхнул дымом и ответил:
- Бери! Не заплачу... Я человек бедный, мое дело - сторона. Сяду себе с люлькой у шинка, буду третьего дожидаться.
Чорт опять загрохотал, а солдат закинул сапоги на спину и пошел скорым шагом. А как проходил мимо купы яворов, то мельник слышал, что он бормочет:
- Вот оно что: одного унес, за другим прилетел... Ну, моя хата с краю!.. Засватал чорт жида, - мельнику досталось приданое; теперь сватает мельника, а приданое - мне. Солдат кому ни служит, ни о ком не тужит. Выручка на руках, пожалуй, можно и самому за дело приняться. Не станет теперь Харька Трегубенка, а будет Харитон Иванович Трегубов. Только уж я не дурак: ночью на плотину меня никакими коврижками не заманишь...
И стал подыматься на гору.
Оглянулся мельник кругом: а кто ж ему теперь поможет? - нет никого. Дорога потемнела, на болоте заквакала сонная лягушка, в очеретах бухнул сердито бугай... А месяц только краем ока выглядывает из-за леса; "А что теперь будет с мельником Филиппом?.."
Глянул, моргнул и ушел себе за леса...
А на плотине чорт стоит, за бока держится, хохочет. Дрожит от того хохота старая мельница, так что из щелей мучная пыль пылит, в лесу всякая лесная нежить, а в воде водяная - проснулись, забегали, показывается кто тенью из лесу, кто неясною марой на воде; заходил и омут, закурился-задымился белым туманом, и пошли по нем круги. Глянул мельник - и обмер: из-под воды смотрит на пего синее лицо с тусклыми, неподвижными глазами и только длинные усы шевелятся, как у водяного таракана. Точь-в-точь дядько Омелько выплывает из омута прямо к яворам...
Жид Янкель давно уже пробрался тихонько на плотину, подняв одежу, которую скинул с себя чорт, и, шмыгнув под яворы, наскоро завязал узел. Не говорит уже ничего об убытках; да скажу вам, тут на всякого человека напала бы робость. Какие уже тут убытки!.. Вскинул узел на плечи и тихонько зашлепал себе по тропинке за мельницей в гору, за другими...
Пустился и мельник на свою мельницу, - хоть запереться да разбудить подсыпку. Только вышел из-под яворов, а чорт - к нему. Филипп от него, да за дверь, да в каморку, да поскорее засвечать огни, чтобы не так было страшно, да упал на пол и давай голосить во весь голос, - подумайте вот! - совсем так, как жиды в своей школе...
А тот уж летает-вьется над крышей, да в оконце свою любопытную харю сует, да крылом бьет в стекло, - не знает, куда пробраться, чтобы захватить себе лакомый кусок...
Вдруг - шасть... Хлопнулось что-то об пол, будто здоровенная кошка упала. Это проклятый в трубу влетел, ударился, подскочил... И слышит мельник - сидит уже на спине и запускает когти.
Ничего не поделаешь!..
Шасть опять... потемнело в глазах, поволок мельника по темному да тесному месту; посыпалась глина, сажа поднялась тучей и вдруг... Вот уже труба внизу вместе с мельничною крышей, которая становится все меньше и меньше, будто и мельница, и плотина, и яворы, и омут падают куда-то в пропасть... А в тихой мельничной запруде, что лежит внизу гладкая, точно на тарелке, виднеется опрокинутое небо, и звезды мигают себе тихонечко, вот как всегда... И еще видит мельник: в той синей глубине, перекрывая звезды, летит будто шуляк, потом будто ворона, потом будто воробей, а вот уж как большая муха...
"А это ж он меня выволок так высоко, - подумал мельник. - Вот тебе, Филиппко, и доход, и богатство, и шинки, и роскошь. А нет ли там где крещеной души, чтобы крикнула: "Кинь, это мое!"
Нет никого! Прямо под ним спит себе мельница, и только из омута огромная усатая рожа утопшего дядьки Омелька глядит стеклянными глазами и тихо смеется, и моргает усом...
Дальше на гору подымается жид, сгорбившись под тяжелым белым узлом. В половине горы Харько стоит и, покрыв ладонью глаза, смотрит в небо. Э, не подумает он выручать хозяина, потому что вся выручка от шинка остается на его долю.
Вот рассеянная стайка девчат обогнала уже Опанаса Нескорого с его волами. Девчата летят, как сумасшедшие, а Нескорый хоть и глядит прямо в небо, лежа на возу, и хоть душа у него добрая, но глаза его темны от водки, а язык как колода... Некому, некому крикнуть: "Кинь, это мое!"
А вот и село. Вот запертый шинок, спящие хаты, садочки; вот и высокие тополи, и маленькая вдовина избушка. Сидят на завалинке старая Прися с дочкой и плачут обнявшись... А что ж они плачут? Не оттого ли, что завтра их мельник прогонит из родной хаты?
Сжалось у мельника сердце. Э, пусть хоть эти не поминают меня лихом! Собрался с духом и крикнул:
- А не плачь, Галю, не плачь, небого! Уж прощаю вам все долги с процентами... Ой лихо мне, хуже вашего: волочет меня нечистый, как паук маленькую мушку...
Видно, чутко девичье сердце... Где бы, кажется, услыхать на таком дальнем расстоянии, а Галя все-таки дрогнула и подняла кверху черные, заплаканные очи.
- Прощайте вы, карие оченята, - вздыхает мельник да вдруг видит: схватилась девушка руками за грудь, да как наберет воздуху, да как крикнет:
- Кинь, проклятая чертяка! Кинь, это мое! Точно цепом, с большого размаху, резнуло чорта по ушам: встрепенулся, распустились когти, и понесся Филипп книзу, как перышко, поворачиваясь с боку на бок.
Летит, а чертяка, как камень, за ним. Только долетит и придержит мельника, а Галя опять:
- Кинь, проклятый, - мое!
Он и отпустит, а мельник опять полетит, да так до трех раз, а уже внизу и багно (болото), что между селом и мельницей, расстилается все шире да шире.
Тар-рах! Ударился мельник в мягкое багно со всего размаха, так что мочага вся колыхнулась, будто на пружинах, да снова мельника сажени на две кверху и подкинула. Упал опять, схватился на ровные ноги, да бегом, да через спящего подсыпку, да чуть не вышиб с петлями дверей - и ну под гору во все лопатки чесать босиком... Сам бежит к только вскрикивает, - все ему кажется, вот-вот чертяка на него налетит.
Добежал до крайней избы, да через тын, да в двери, да стал середь вдовиной избы и тут только опомнился:
- А вот я и у вас, слава богу!