Юрий Милославский, или Русские в 1612 году. Часть первая, глава III

 

- Хлеб да соль, добрые люди! - сказал Юрий, помолясь иконам.

- Милости просим! - отвечал хозяин.

- Ах, сердечный! - вскричала хозяйка, - смотри, как тебя занесло снегом! То-то, чай, назябся!

- А вот отогреемся, - сказал Кирша, помогая Юрию скинуть покрытый снегом охабень.

- Да это никак боярин, - шепнула хозяйка своему мужу.

Скинув верхнее платье, Юрий остался в малиновом, обшитом галунами полукафтанье; к шелковому кушаку привешена была польская сабля; а через плечо на серебряной цепочке висел длинный турецкий пистолет. Остриженные в кружок темно-русые волосы казались почти черными от противоположности с белизною лица, цветущего юностью и здоровьем; отвага и добродушие блистали в больших голубых глазах его; а улыбка, с которою он повторил свое приветствие, подойдя к столу, выражала такое радушие, что все проезжие, не исключая рыжего земского, привстав, сказали в один голос: "Милости просим, господин честной, милости просим!" - и даже молчаливый незнакомец отодвинулся к окну и предложил ему занять почетное место под образами.

- Спасибо, добрый человек! - сказал Юрий. - Я больно прозяб и лягу отогреться на печь.

- Откуда твоя милость? - спросил купец.

- Из Москвы, хозяин.

- Из Москвы! А что, господин честной, точно ли правда, что там целовали крест королевичу Владиславу?

- Правда.

- Вот тебе и царствующий град! - вскричал стрелец. - Хороши москвичи! По мне бы уже лучше покориться Димитрию.

- Покориться? кому? - сказал земский. - Самозванцу? Тушинскому вору?

- Добро, добро! называй его как хочешь, а все-таки он держится веры православной и не поляк; а этот королевич Владислав, этот еретик...

- Слушай, товарищ! - сказал Юрий с приметным неудовольствием, - я до ссор не охотник, так скажу наперед: думай что хочешь о польском королевиче, а вслух не говори.

- А почему бы так?

- А потому, что я сам целовал крест королевичу Владиславу и при себе не дам никому ругаться его именем.

Сожаление и досада изобразились на лице молчаливого проезжего. Он смотрел с каким-то грустным участием на Юрия, который, во всей красоте отвагой кипящего юноши, стоял, сложив спокойно руки, и гордым взглядом, казалось, вызывал смельчака, который решился бы ему противоречить. Стрелец, окинув взором все собрание и не замечая ни на одном лице охоты взять открыто его сторону, замолчал. Несколько минут никто не пытался возобновить разговора; наконец, земский, с видом величайшего унижения, спросил у Юрия:

- Скоро ли пресветлый королевич польский прибудет в свой царствующий град Москву?

- Его ожидают, - отвечал Юрий отрывисто.

- А что, ваша милость, чай, уж давным-давно и послы в Польшу отправлены?

- Нет, не в Польшу, - сказал громким голосом молчаливый незнакомец, - а под Смоленск, который разоряет и морит голодом король польский в то время, как в Москве целуют крест его сыну.

Юрий приметным образом смутился.

- Уж эти смоляне! - вскричал земский. - Поделом, ништо им! Буяны! Чем бы встретить батюшку, короля польского, с хлебом да с солью, они, разбойники, и в город его не пустили!

- Эх, господин земский! - возразил купец, - да ведь он пришел с войском и хотел Смоленском владеть, как своей отчиной.

- Так что ж? - продолжал земский. - Уж если мы покорились сыну, так отец волен брать что хочет. Не правда ли, ваша милость?

Лицо Юрия вспыхнуло от негодования.

- Нет, - сказал он, - мы не для того целовали крест польскому королевичу, чтоб иноплеменные, как стая коршунов, делили по себе и рвали на части святую Русь! Да у кого бы из православных поднялась рука и язык повернулся присягнуть иноверцу, если б он не обещал сохранить землю русскую в прежней ее славе и могуществе?

- И, государь милостивый! - подхватил земский, - можно б, кажется, поклониться королю польскому Смоленском. Не важное дело один городишко! Для такой радости не только от Смоленска, но даже от пол-Москвы можно отступиться.

- Я повторяю еще, - сказал Юрий, не обращая никакого внимания на слова земского, - что вся Москва присягнула королевичу; он один может прекратить бедствие злосчастной нашей родины, и если сдержит свое обещание, то я первый готов положить за него мою голову. Но тот, - прибавил он, взглянув с презрением на земского, - тот, кто радуется, что мы для спасения отечества должны были избрать себе царя среди иноплеменных, тот не русский, не православный и даже - хуже некрещеного татарина!

Молчаливый незнакомец с живостию протянул свою руку Юрию; глаза его, устремленные на юношу, блистали удовольствием. Он хотел что-то сказать; но Юрий, не заметив этого движения, отошел от стола, взобрался на печь и, разостлав свой широкий охабень, лег отдохнуть.

- А что, - спросил Кирша у хозяина, - чай, проезжие гости не все у тебя приели?

- Щей нет, родимый, - отвечал хозяин, - а есть только толокно да гречневая каша.

- И на том спасибо! Давай-ка их сюда.

- А его милость что будет кушать? - спросила заботливо хозяйка, показывая на Юрия.

- Не хлопочи, тетка, - сказал Алексей, войдя в избу, - в этой кисе есть что перекусить. Вот тебе пирог да жареный гусь, поставь в печь... Послушайте-ка, добрые люди, - продолжал он, обращаясь к проезжим, - у кого из вас гнедой конь с длинной гривою?

- Это мой жеребец, - отвечал молчаливый незнакомец.

- Ой ли? Ну, брат, какой знатный конь! Жаль, если он себе на какой-нибудь рожон бок напорет! Ступай-ка скорей: он отвязался и бегает по двору.

Незнакомый вскочил и вышел поспешно из избы.

- Что это за пугало? Не знаешь ли, кто он? - спросил земский у хозяина.

- А бог весть кто! - отвечал хозяин. - Кажись, не наш брат крестьянин: не то купец, не то посадский...

- Откуда он едет?

- Господь его знает! Вишь, какой леший, слова не вымолвит!

- Да! у него лицо не миловидное, - заметил купец. - Под вечер я не хотел бы с ним в лесу повстречаться.

- А какой ражий детина! - примолвил стрелец, - я таких богатырских плеч сродясь не видывал.

Между тем Алексей и Кирша сели за стол.

- Ну, брат, - сказал Алексей, - тесненько нам будет: на полатях лежат ребятишки, а по лавкам-то спать придется нам сидя.

- Молчи! будет просторно, - шепнул Кирша, принимаясь есть толокно.

Купец, который не смел обременять вопросами Юрия, хотел воспользоваться случаем и поговорить вдоволь с его людьми. Дав время Алексею утолить первый голод, он спросил его: давно ли они из Москвы?

- Седьмой день, хозяин, - отвечал Алексей. - Словно волов гоним! День стоим, два едем. Вишь, какую погоду бог дает!

- А что, вы московские уроженцы?

- Как же! мы оба с барином природные москвичи.

- Так вы и при Гришке Отрепьеве жили в Москве?

- Вестимо, хозяин! Я был и в Кремле, как этот еретик, видя беду неминучую, прыгнул в окно. Да, видно, черт от него отступился: не кверху, а книзу полетел, проклятый!

- Ему бы поучиться летать у жены своей, Маринки, - сказал стрелец. - Говорят, будто б эта ведьма, когда приступили к царским палатам, при всех обернулась сорокою, да и порх в окно! Чему ж ты ухмыляешься? - продолжал он, обращаясь к купцу. - Чай, и до тебя этот слух дошел?

- Не всякому слуху верь, - сказал с важностию купец.

- Знаю, знаю! вы люди грамотные, ничему не верите.

- Ученье свет, а неученье тьма, товарищ. Мало ли что глупый народ толкует! Так и надо всему верить? Ну, рассуди сам: как можно, чтоб Маринка обернулась сорокою? Ведь она родилась в Польше, а все ведьмы родом из Киева.

- Оно, кажись, и так, хозяин, - продолжал стрелец, почти убежденный этим доказательством, - однако ж вся Москва говорит об этом.

- Да она и теперь еще около Москвы летает, - сказал Кирша, положа на стол деревянную ложку, которою ел толокно.

- Неужели в самом деле? - вскричал купец.

- Я сам ее видел, - продолжал спокойно запорожец.

- Как видел?

- А вот так же, хозяин, как вижу теперь, что у тебя в этой фляжке романея. Не правда ли?

- Ну, да; так что ж?

- Ничего.

- Но где ж ты ее видел?

- Где? Как бы тебе сказать? Не припомню... у меня морозом всю память отшибло.

- Добро, добро, - сказал купец, - дай-ка сюда свой стакан...

- Спасибо! Да наливай полнее... Хорошо! Ну, слушай же, - продолжал запорожец, выпив одним духом весь стакан, - я видел Маринку в Тушине, только лгать не хочу: на сороку она вовсе не походит.

- В Тушине?

- Да, в Тушине, вместе с Димитрием, которого вы называете вторым самозванцем, а она величает своим мужем.

- Вот что! Так ты и Тушинского вора знаешь?

- Как не знать!

- Правда ли, что он молодчина собою? - спросил стрелец.

- Какой молодчина! Ни дать ни взять польский жид. Вот второй гетман его войска, пан Лисовский, так нечего сказать - удалая голова!

- Лисовский! - вскричал купец. - Этот злодей! душегубец!

- Да, хозяин, где он пройдет с своими сорванцами, там хоть шаром покати! - все чисто: ни кола ни двора. Но зато на схватке всегда первый и готов за последнего из своих налетов сам лечь головою - лихой наездник!

- Так ты его знаешь? - спросил купец.

- Как не знать! Дай-ка, хозяин, еще стаканчик... За твое здоровье!

- Говорят, у этого Лисовского, - сказал купец, спрятав за пазуху свою фляжку, - такое демонское лицо, что он и на человека не походит.

- Да, он не красив собою, - продолжал Кирша. - Я знаю только одного удальца, у которого лицо смуглее и усы чернее, чем у пана Лисовского. Прежде этого молодца не меньше Лисовского боялись...

- А теперь? - спросил купец.

- Теперь он, чай, шатается по лесу и страшен только для вашей братьи купцов.

- Кто ж этот человек?

- Кто этот человек? Кой прах! у меня опять в горле пересохло... Дай-ка, хозяин, свою фляжку... Спасибо! - продолжал Кирша, осушив ее до дна. - Ну, что бишь я говорил?

- Ты говорил о каком-то человеке, - сказал купец, - который, по твоим словам, страшнее Лисовского.

- Да, да, вспомнил! этот верзила был есаулом у разбойничьего атамана Хлопки...

- У которого, - сказал земский, - было в шайке тысяч двадцать разбойников и которого еще при царе Борисе...

- Разбил боярин Басманов, - прервал Кирша. - Ну да; самого Хлопку-то убили, а есаул его ускользнул. Да вы, чай, о нем слыхали? Он прозывается Чертов Ус.

- Как не слыхать, - сказал купец. - Оборони господи! Говорят, этот Чертов Ус злее своего бывшего атамана.

- А пуще-то всего он не жалует губных старост да земских, - примолвил Кирша. - Кругом Калуги не осталось деревца, на котором бы не висело хотя по одному земскому ярыжке.

- Разбойник! - закричал земский.

- А разве ты его знавал? - спросил купец запорожца.

- Знакомства с ним не водил, а видать видал.

- Где же ты видел?

- Я видел его два раза, - отвечал Кирша. - Первый раз в Калуге, где была у него разбойничья пристань; а во второй... - прибавил он вполголоса, но так, что все его слышали, - а во второй раз - я видел его здесь.

- Как здесь? - вскричал купец, помертвев от ужаса.

- Давно ли? - спросил земский заикаясь.

- Сегодня, - отвечал равнодушно Кирша.

- Сегодня? - повторил купец глухим, прерывающимся голосом. - С нами крестная сила! Да где ж он?

- Сейчас сидел вон там - в переднем углу, под образами.

- Так это он! - вскричал купец, и все взоры обратились невольно на пустой угол. Несколько минут продолжалось мертвое молчание, потом все пришло в движение на постоялом дворе. Алексей хотел разбудить своего господина, но Кирша шепнул ему что-то на ухо, и он успокоился. Купец и его работники едва дышали от страха; земский дрожал; стрелец посматривал молча на свою саблю; но хозяин и хозяйка казались совершенно спокойными.

- Да чего мы так перепугались? - сказал стрелец, собравшись с духом. - Нас много, а он один.

- А бог весть, один ли! - возразил земский. - Он что-то часто в окно поглядывал.

- Да, да, - подхватил дрожащим голосом купец, - он точно кого-то дожидался. А за поясом у него... видели, какой ножище? аршина в два!

- Слушай, хозяин, - сказал торопливо земский, - беги скорей на улицу, вели ударить в набат!

- Эк-ста, что выдумал! В набат! - отвечал хозяин. - Да разве здесь село? У нас и церкви нет.

- Все равно! сделай тревогу, сбери народ! Да скачи скорей к губному старосте [Почти то же, что нынешний капитан-исправник. (Примеч. М. Н. Загоскина.)]; он верстах в пяти отсюда и мигом прикатит с объезжими.

- Что ты, бог с тобою! - вскричала хозяйка. - Да разве нам белый свет опостылел! Станем мы ловить разбойника! Небойсь наш губной староста не приедет гасить, как товарищи этого молодца зажгут с двух концов нашу деревню! Нет, кормилец, ступай себе, лови его на большой дороге; а у нас в дому не тронь.

- Дура! - сказал стрелец, - да разве ты не боишься, что он вас ограбит?

- И, батюшка, около нас какая пожива! Проводим его завтра с хлебом да с солью, так он же нам спасибо скажет.

- Да нам и не впервой, - прибавил хозяин. - У нас стаивали не раз, - вот эти, что за польским-то войском таскаются... как бишь их зовут? да! лагерная челядь. Почище наших разбойников, да и тут бог миловал!

- Ну, как хотите, - сказал купец, - ловите его или нет, а я минуты здесь не останусь, благо погода унялась. Ступайте, ребята, запрягайте лошадей! да бога ради проворнее.

- Так и я с тобою, - сказал стрелец. - Тебе будет поваднее со мною ехать; видишь, у меня есть чем оборониться.

- Возьмите уж и меня, - прибавил вполголоса земский, - я здесь ни за что один не останусь. Видите ли, - продолжал он, показывая на Киршу и Алексея, - мы все в тревоге, а они и с места не тронулись; а кто они? Бог весть!

- Правда, правда! - шепнул купец, поглядывая робко на Киршу. - Посмотрите-ка, у этого озорника, что вытянул всю мою флягу, нож, сабля... а рожа-то какая, рожа! Ух, батюшки! Унеси господь скорее!

Двери отворились, и незнакомый вошел в избу. Купец с земским прижались к стене, хозяин и хозяйка встретили его низкими поклонами; а стрелец, отступив два шага назад, взялся за саблю. Незнакомый, не замечая ничего, несколько раз перекрестился, молча подостлал под голову свою шубу и расположился на скамье, у передних окон. Все проезжие, кроме Кирши и Алексея, вышли один за другим из избы.

- Теперь растолкуй мне, Кирша, - сказал вполголоса Алексей, - что тебе вздумалось назвать разбойником этого проезжего?

- Как что? Посмотри, какой простор! На любой лавке ложись!

- Ну, а как он об этом узнает?

- Так мне же скажет спасибо.

- Есть за что; а если его схватят?

- Ах ты голова, голова! То ли теперь время, чтоб хватать разбойников? Теперь-то им и житье: все их боятся, а ловить их некому. Погляди, какая честь будет этому проезжему: хозяин с него и за постой не возьмет.

Через несколько минут купец, в провожании земского и стрельца, расплатясь с хозяином, съехал со двора. Кирша отворил дверь, свистнул, и его черная собака вбежала в избу.

- Теперь и тебе будет место, - сказал он, бросив ей большой ломоть хлеба. - Поужинай, Зарез, поужинай, голубчик! Ты, чай, больно проголодался.

Это напомнило Алексею, что барин его также еще не ужинал; но, видя, что Юрий спит крепким сном, он не решился будить его.

- Скажи-ка мне, - спросил запорожец, ложась на скамью подле Алексея, - верно, у твоего боярина есть на сердце кручина? Не по летам он что-то пасмурен.

- Да, брат, есть горе.

- Что, чай, сокрушила молодца красна девица?

- Вот то-то и беда! Изволишь видеть...

Тут Алексей, понизив голос, стал что-то рассказывать Кирше, который, выслушав спокойно, сказал:

- Эх, любезный, жаль, что твой боярин не запорожский казак! У нас в куренях от этого не сохнут; живем, как братья, а сестер нам не надобно. От этих баб везде беда. Доброй ночи, товарищ!

Скоро все утихло на постоялом дворе, и только от времени до времени на полатях принимались реветь ребятишки; но заботливая мать попеременно то колотила их, то набивала им рот кашею, и все через минуту приходило в прежний порядок и тишину.

Михаил Загоскин. Юрий Милославский, или Русские в 1612 году