Юрий Милославский, или Русские в 1612 году. Часть первая, глава VIII

 

Покуда Юрий спит и обманчивые сновидения попеременно то терзают, то услаждают его душу, мы должны возвратиться к новобрачным, которых оставили посреди улицы. Читатели, вероятно, не забыли, что Кирша вмешался в толпу гостей, а Кудимыч шел впереди всего поезда. Толпа народа, провожавшая молодых, ежеминутно увеличивалась: старики, женщины и дети выбегали из хижин; на всех лицах изображалось нетерпеливое ожидание; полуодетые, босые ребятишки, дрожа от страха и холода, забегали вперед и робко посматривали на колдуна, который, приближаясь к дому новобрачных, останавливался на каждом шагу и смотрел внимательно кругом себя, показывая приметное беспокойство. Не дойдя несколько шагов до ворот избы, он вдруг остановился, задрожал и, оборотясь назад, закричал диким голосом:

- Стойте, ребята! никто ни с места!

Глухой шепот пробежал по толпе; передние стали пятиться назад, задние полезли вперед, следуя народной пословице: "на людях и смерть красна", каждый прижимался к своему соседу, и, несмотря на ужасную тесноту, один Кирша вышел вперед.

Меж тем Кудимыч делал необычайные усилия, чтоб подойти к воротам; казалось, какая-то невидимая сила тянула его назад, и каждый раз, как он подымал ногу, чтоб перешагнуть через подворотню, его отбрасывало на несколько шагов; пот градом катился с его лица. Наконец, после многих тщетных усилий он, задыхаясь, повалился на землю и прохрипел едва внятным голосом:

- Ох, неловко! Неладно, ребята! Чур меня, чур! Никто не моги трогаться с места! Ох, батюшки, недаровое! быть беде!

От этих ужасных слов шарахнулась вся толпа; у многих волосы стали дыбом, а молодая почти без чувств упала на руки к своему отцу, который трясся и дрожал, как в злой лихорадке.

- Что нам делать? - спросил дьяк, заикаясь от страха.

- Погоди! дай попытаюсь еще, - отвечал Кудимыч, приподнимаясь с трудом на ноги. Он пробормотал несколько невнятных слов, дунул на все четыре стороны и вдруг с разбега перепрыгнул через подворотню.

- Ну, теперь не бойтесь ничего! - закричал он. - Наша взяла! Все за мной!

Он несколько раз должен был повторить это приглашение, прежде чем молодые, родня и гости решились за ним следовать; наконец, пример Кирши, который по первому призыву вошел на двор, подействовал над всеми. Кудимыч, подойдя к дверям избы, остановился, и когда сени наполнились людьми, то он, оборотясь назад, сказал:

- Я войду последний, а вы ступайте вперед и посмотрите, как разделаюсь при вас с этой старой ведьмой.

Тут снова начались церемонии: приказчик предлагал дьяку идти вперед, дьяк уступал эту честь приказчику.

- Помилуй, батюшка, - сказал, наконец, последний, - я здесь хозяин в дому, а ты гость: так милости просим.

- Ни, ни, Фома Кондратьич! - отвечал дьяк. - Ты первый служебник боярский, и непригоже мне, как фальшеру и прокурату, не отдавать подобающей тебе чести.

- Ну, если так, пожалуй, я войду, - сказал приказчик, в котором утешенное самолюбие победило на минуту весь страх. Он перекрестился, шагнул через порог и вдруг, отскоча с ужасом, закричал:

- Чур меня, чур! Там кто-то нашептывает... Иди кто хочет, я ни за что не пойду...

- Пустите меня, - сказал Кирша, - я не робкого десятка и никакой колдуньи не испугаюсь.

- Ступай, молодец, ступай! - закричали многие из гостей.

- Пускай идет, - шепнул приказчик дьяку. - Над ним бы и тряслось! Это какой-то прохожий, так не велика беда!

Кирша вошел и расположился преспокойно в переднем углу. Когда же приказчик, а за ним молодые и вся свадебная компания перебрались понемногу в избу, то взоры обратились на уродливую старуху, которая, сидя на полатях, покачивалась из стороны в сторону и шептала какие-то варварские слова. Кирша заметил на полу, под самыми полатями, несколько снопов соломы, как будто без намерения брошенных, которые тотчас напомнили ему, чем должна кончиться вся комедия.

- Ну, теперь садитесь все по лавкам, - закричал из сеней Кудимыч, - да сидите смирно! никто не шевелись!

Едва приказ был исполнен, как он с одного скачка очутился посреди избы, и в то же время старуха с диким воплем стремглав слетела с полатей и растянулась на соломе.

Все присутствующие, выключая Кирши, вскрикнули от удивления и ужаса.

- Что, Григорьевна, будешь ли напредки со мною схватываться? - сказал торжественно Кудимыч.

- Виновата, виновата! - завизжала старуха.

- Ага, покорилась, старая ведьма!

- Виновата, отец мой! виновата!

- То-то, виновата! Знай сверчок свой шесток.

- Виновата, Архип Кудимович!

- Ну, так и быть! повинную голову и меч не сечет; я ж человек не злой и лиха не помню. Добро, вставай Григорьевна! Мир так мир. Дай-ка ей чарку вина, посади ее за стол да угости хорошенько, - продолжал Кудимыч вполголоса, обращаясь к приказчику. - Не надо с ней ссориться: неровен час, меня не случится... да, что грех таить! и я насилу с ней справился: сильна, проклятая!

- Милости просим, матушка Пелагея Григорьевна! - сказал приветливо хозяин. - Садись-ка вот здесь, возле Кудимыча. Да скажи, пожалуйста: за что такая немилость? Мы, кажись, всегда в ладу живали.

- Нет, батюшка! - отвечала с низким поклоном старуха, - против тебя у меня никакого умысла не было; а правду сказать, хотелось потягаться с Архипом Кудимовичем.

- Да, видно, не под силу пришел! - перервал, усмехаясь, колдун. - Вперед наука: не спросясь броду, не суйся в воду. Ну, да что об этом толковать! Кто старое помянет, тому глаз вон! Теперь речь не о том: пора за хозяйский хлеб и соль приниматься.

В одну минуту весь стол покрылся разными похлебками. Сначала все ели молча; но дружки так усердно потчевали гостей вином и брагою, что вскоре все языки пришли в движение и общий разговор становился час от часу шумнее. Один Кирша молчал; многим из гостей и самому хозяину казалось весьма чудным поведение незнакомца, который, не будучи приглашен на свадьбу, занял первое место, ел за двоих и не говорил ни с кем ни слова; но самое это равнодушие, воинственный вид, а более всего смелость, им оказанная, внушали к нему во всех присутствующих какое-то невольное уважение; все посматривали на него с любопытством, но никто не решался с ним заговорить.

В числе гостей была одна пожилая сенная девушка, которая, пошептав с хозяином, обратилась к Кудимычу и спросила его: не может ли он пособить ее горю?

- Неравно горе, матушка Татьяна Ивановна! - отвечал Кудимыч, которого несколько чарок вина развеселили порядком. - Если ты попросишь, чтоб я убавил тебе годков пяток, так воля твоя - не могу.

- Вот еще что вздумал! - сказала сенная девушка с досадою. - Разве я перестарок какой! Не о том речь, Кудимыч; на боярском дворе сделалась пропажа.

- Уж не коня ли свели?

- Нет, красна пропали. Вчера я сама их видела: они белились на боярском огороде, а сегодня сгинули да пропали. Ночью была погода, так и следу не осталось: не знаем, на кого подумать.

- Что, видно, без меня дело не обойдется?

- То-то и есть, Архип Кудимович: выкупи из беды, родимый! Ведь я за них в ответе.

- Пожалуй, я не прочь! Иль нет: пускай на мировой вся честь Григорьевне. Ну-ка, родная, покажи свою удаль!

- Смею ли я при тебе, Архип Кудимович! - отвечала смиренно Григорьевна.

- Полно ломаться-то, голубушка! я уж поработал, теперь очередь за тобою.

- Ну, если ты велишь, родимый, так делать нечего. Подайте мне ковш воды.

При самом начале этого разговора глубокая тишина распространилась по всей избе: говоруны замолкли, дружки унялись потчевать, голодные перестали есть; один Кирша, не обращая ни малейшего внимания на колдуна и колдунью, ел и пил по-прежнему. Григорьевне подали ковшик с водой. Пошептав над ним несколько минут, она начала пристально смотреть на поверхность воды.

- Ах, батюшки-светы! - сказала она, наконец, покачав головою. - Кто бы мог подумать! Мужик богатый, семейный, а пустился на такое дело!

- Кого ж ты видишь? - спросил с нетерпением приказчик. - Говори!

- Нет, батюшка, не могу: жаль вымолвить. На вот, смотри сам.

- Я ничего не вижу, - сказал приказчик, посмотрев на воду.

- А видишь ли ты, где боярские красна? - спросила сенная девушка.

- Вижу, - отвечала Григорьевна, - они в овине, на гумне у Федьки Хомяка.

- Так это он? - вскричал приказчик. - Тем лучше! Я уж давно до него добираюсь. Терпеть не могу этого буяна; сущий разбойник, и перед моим писарем шапки не ломает! Эй, ребята, сбегай кто-нибудь на гумно к Хомяку!

Один из дружек вышел поспешно из избы.

- Ну, Григорьевна! я не ожидал от тебя такой прыти, - сказал Кудимыч, - хоть бы мне, так впору. Точно, точно! - прибавил он, посмотрев в ковш с водою, - красна украл Федька Хомяк, и они теперь у него запрятаны в овине.

- Вы лжете оба! - закричал громовым голосом Кирша. Кудимыч вздрогнул, Григорьевна побледнела, и все взоры обратились на запорожца. - Я вас выучу колдовать, негодные! - продолжал Кирша. - Вы говорите, что красна в овине у Федьки Хомяка?

- Ну да, - сказал Кудимыч, оправясь от первого замешательства. - Что ты, лучше моего, что ль, это знаешь?

- Видно, лучше. Их там нет.

- Как нет? - вскричала Григорьевна.

- Да, голубушка! - отвечал спокойно Кирша. - Не за свое ремесло ты принялася, да и за выучку больно дешево платишь. Нет, тетка, одним штофом наливки и пирогом не отделаешься.

От этих неожиданных слов Кудимыч и Григорьевна едва усидели на лавке; их страх удвоился, когда вошедший дружка объявил, что не нашел красен в показанном месте.

- Да где ж они? - спросила торопливо сенная девушка.

- Небось найдутся, - сказал Кирша. - Пошлите кого-нибудь разрыть снег на задах, подле самой часовни.

Несколько гостей, не ожидая приказания, побежали вон из избы.

- Послушай, господин приказчик, - продолжал Кирша, - не греши на Федьку Хомяка: он ни в чем не виноват. Не правда ли, Кудимыч? Ну, что ты молчишь? Ты знаешь, что не он украл красна.

Несчастный колдун сидел неподвижно, как истукан, поглядывал с ужасом на Киршу и не мог выговорить ни слова.

- Эге, брат! так ты вздумал отмалчиваться! - закричал запорожец. - Да вот постой, любезный, я тебе язычок развяжу! Подайте-ка мне решето да кочан капусты; у меня и сам вор заговорит!

Кудимыч затрясся, как осиновый лист.

- Помилуй! - прошептал он трепещущим голосом. - Твой верх - покоряюсь!

- Что, брат, жутко пришло!

- Не губи меня, окаянного!

- А ты разве не хотел погубить Федьку Хомяка? Нет, нет... давайте решето!

- Пусти душу на покаяние! - продолжал Кудимыч, повалясь в ноги запорожцу. - Не зарежь без ножа! Да кланяйся, дура! - шепнул он Григорьевне, которая также упала на колена перед Киршею.

- И слушать не хочу! - отвечал запорожец. - Нет вам милости, негодные! Ну, что ж стали? подавайте кочан капусты!

- Помилуй! - завопил Кудимыч. - Зарок тебе даю, родимый, - век не стану колдовать.

- Полно, не будешь ли?

- Видит бог, не буду!

- И других не станешь учить?

- Не стану, батюшка!

- Ну, так и быть! пусть на свадьбе никто не горюет. Бог тебя простит, только вперед не за свое дело не берись и знай, хоть меня здесь и не будет, а если я проведаю, что ты опять ворожишь, то у тебя тот же час язык отымется.

В продолжение этой странной сцены удивление присутствующих дошло до высочайшей степени: они видели ужас Кудимыча, но никто не понимал настоящей его причины.

- Что это значит? - спросил, наконец, дьяк приказчика.

- Как что! разве не видишь, что дока на доку нашел.

- Вот что! Ну Фома Кондратьич! мудрен этот прохожий. Смотри-ка, смотри! Вон и холст несут.

Сенная девушка с радостным криком схватила холст, который внесли в избу.

- Слава тебе господи! - сказала она, осмотрев все куски. - Целехонек! Побегу к Власьевне и обрадую ее; а то мы не знали, как и доложить об этом боярину.

- Чего ж вы дожидаетесь? - спросил Кирша Кудимыча и Григорьевну. - Я вас простил, так убирайтесь вон! Чтоб и духу вашего здесь не пахло!

Пристыженный колдун, не отвечая ни слова, вышел вон из избы; но Григорьевна, наклонясь к Кирше, сказала вполголоса:

- Не погневайся, отец мой! я вижу, Кудимыч плохой знахарь: вот если б твоя милость взял меня на выучку...

- Молчи, старая дура! - закричал Кирша. - Пошла вон! а не то у меня опять полетишь с полатей, да только солому-то я велю прибрать.

Григорьевна, не смея продолжать разговора с грозным незнакомцем, отвесила низкий поклон всей компании и побрела вслед за Кудимычем.

- А позволь спросить твою милость, имени и отчества не знаю, - сказал приказчик запорожцу, - откуда изволишь идти и куда?

- Издалека, добрый человек; а иду туда, куда бог приведет.

- По всему видно, что ты путем пошатался на белом свете.

- Да, и так пошатался, что пора бы на покой.

- А что, господин честной, верно, ты за морем набрался такой премудрости?

- Бывал и за морем; всего натерпелся и у басурманов был в полону.

- Ой ли! Где же это? Чай, далеко отсюда?

- Далеконько... за Хвалынским морем.

- Что это, за Казанью, что ль?

- Нет, подалее: за Астраханью.

- Что, ваша милость, какова там земля? Неужли господь бог также благодать свою посылает и на этот поганый народ, как и на нас православных?

- Видно, что так. Знатная земля! всего довольно: и серебра, и золота, и самоцветных камней, и всякого съестного. Зимой только бог их обидел.

- Как так? Да неужели у них вовсе зимы нет?

- Ни снегу нейдет, ни вода не мерзнет.

- Ах, батюшки-светы! - вскричал приказчик, всплеснув руками. - Экая диковинка! Вовсе нет зимы! Подлинно божье наказанье! Да поделом им, басурманам!

- Эх, Фома Кондратьич! - шепнул дьяк приказчику. - Да разве не видишь, что он издевается над нами!

- Порасскажи-ка нам, добрый человек, - сказал один из гостей, - что там еще диковинного есть?

- Пожалуй, да вот если б здесь нашлась чарка-другая романеи, так веселей бы рассказывать.

- Для дорогого гостя как не найти, - сказал приказчик. - Эй, Марфа! вынь-ка там из поставца, с верхней полки, стклянку с романеею. Да смотри, - прибавил он потихоньку, - подай ту, что стоит направо: она уж почата.

Роменею подали; гости придвинулись поближе к запорожцу, который, выпив за здоровье молодых, принялся рассказывать всякую всячину: о басурманской вере персиян, об Араратской горе, о степях непроходимых, о золотом песке, о медовых реках, о слонах и верблюдах; мешал правду с небылицами и до того занял хозяина и гостей своими рассказами, что никто не заметил вошедшего слугу, который, переговоря с работницею Марфою, подошел к Кирше и, поклонясь ему ласково, объявил, что его требуют на боярский двор.

Михаил Загоскин. Юрий Милославский, или Русские в 1612 году