Юрий Милославский, или Русские в 1612 году. Часть вторая, глава I

 

Порядок нашего повествования требует, чтоб мы возвратились несколько назад Читатели, вероятно, не забыли, что Кирша, поддержав с честию славу искусного колдуна, отправился в провожании одного слуги обратно в дом приказчика Ему хотелось выведать, долго ли пробудет Юрий в доме боярина Шалонского и когда оставит его, то по какой отправится дороге Кирша был удалой наездник, любил подраться, попить, побуянить; но и в самом пылу сражения щадил безоружного врага, не забавлялся, подобно своим товарищам, над пленными, то есть не резал им ни ушей, ни носов, а только, обобрав с ног до головы и оставив в одной рубашке, отпускал их на все четыре стороны. Правда, это случалось иногда зимою, в трескучие морозы, но зато и летом он поступал с ними с тем же самым милосердием и терпеливо сносил насмешки товарищей, которые называли его отцом Киршею и говорили, что он не запорожский казак, а баба. Вечно мстить за нанесенную обиду и никогда не забывать сделанного ему добра - вот правило, которому Кирша не изменял во всю жизнь свою. Юрий спас его от смерти, и он готов был ежедневно подвергать свою жизнь опасности, чтоб оказать ему хотя малейшую услугу; а посему и не удивительно, что ему весьма хотелось знать: скоро ли и куда поедет Юрий? Когда он сошел с боярского двора, то спросил своего провожатого: не знает ли он, как долго пробудет у них Милославский?

- Не знаю, - отвечал отрывисто слуга - А не можешь ли, молодец, спросить об этом у его служителя?

- Нет.

- Нет? Ну, если ты не хочешь, так мне можно с ним поговорить?

- Нет.

- А если я пойду сам искать его?

- Я не пущу тебя.

- А если я тебя не послушаюсь?

- Я возьму тебя за ворот.

- За ворот! А если я хвачу тебя за это кулаком?

- Я кликну людей, и мы переломаем тебе ребра.

- Коротко и ясно! Так мне никак нельзя его видеть?

- Нет.

- А скажи, пожалуйста: все ли боярские холопи такие медведи, как ты?

- Попадешься к ним в лапы, так сам узнаешь.

- Спасибо за ласку!

- Неначем.

В продолжение этого разговора они подошли к приказчиковой избе; слуга, сдав Киршу с рук на руки хозяину, отправился назад. Веселое общество пирующих встретило его с громкими восклицаниями. Все уже знали, каким счастливым успехом увенчалась ворожба запорожца; старая сенная девушка, бывшая свидетельницею этого чудного излечения, бегала из двора во двор как полоумная, и радостная весть со всеми подробностями и прикрасами, подобно быстрому потоку, распространилась по всему селу.

- Милости просим! батюшка, милости просим! - сказал хозяин, сажая его в передний угол. - Расскажи нам, как ты вылечил боярышню? Ведь она точно была испорчена?

- Да, хозяин, испорчена.

- Правда ли, - спросил дьяк, - что лишь только ты вошел в терем, то Анастасья Тимофеевна залаяла собакою?

- И, нет, Мемнон Филиппович! - возразил один из гостей. - Татьяна сказывала, что боярышня запела петухом.

- Ну, вот еще! - вскричал хозяин. - Неправда, она куковала кукушкою, а петухом не пела!

- Помилуй, Фома Кондратьич! - перервала одна толстая сваха. - Да разве Татьяна не при мне рассказывала, что боярышня изволила выкликать всеми звериными голосами?

- Татьяна врет! - сказал важно Кирша. - Когда я примусь нашептывать, так у меня хоть какая кликуша язычок прикусит. Да и пристало ли боярской дочери лаять собакою и петь петухом! Она не ваша сестра холопка: будет с нее и того, что почахнет да потоскует.

- Истинно так, милостивец! - примолвил дьяк. - Не пригоже такой именитой боярышне быть кликушею... Иная речь в нашем быту: паше дело таковское, а их милость...

- Что толковать о боярах! - перервал приказчик. - Послушай-ка, добрый человек! Тимофей Федорович приказал тебе выдать три золотых корабленика да жалует тебя на выбор любым конем из своей боярской конюшни.

- Знаю, хозяин.

- Ну то-то же; смотри не позарься на вороного аргамака, с белой на лбу отметиной.

- А для чего же нет?

- Он, правда, конь богатый: персидской породы, четырех лет и недаром прозван Вихрем - русака на скаку затопчет...

- Что ж тут дурного?

- А то, что на нем не усидел бы и могучий богатырь Еруслан Лазаревич. Такое зелье, что боже упаси! Сесть-то на него всякий сядет, только до сих пор никто еще не слезал с него порядком: сначала и туда и сюда, да вдруг как взовьется на дыбы, учнет передом и задом - батюшки-светы! хоть кому небо с овчинку покажется!

В продолжение этого рассказа глаза запорожца сверкали от радости.

- Давай его сюда! - закричал он. - Его-то мне и надобно! Черт ли в этих заводских клячах! Подавай нам из косяка... зверя!

- Вот еще что! - сказал приказчик, глядя с удивлением на восторг запорожца. - Видно, брат, у тебя шея-то крепка! Ну, что за потеха...

- Что за потеха! Эх, хозяин! не арканил ты на всем скаку лихого коня, не смучивал его в чистом поле, не приводил овечкою в свой курень, так тебе ли знать потехи удалых казаков! Что за конь, если на нем и баба усидит!

- Да, да! - шепнул дьяк приказчику. - Ему легко; не сам сидит, черти держут.

Меж тем молодые давно уже скрылись, гости стали уходить один после другого, и вскоре в избе остались только хозяин, сваха, дружка и Кирша. Приказчик, по тогдашнему русскому обычаю, которому не следовал его боярин, старавшийся во всем подражать полякам, предложил Кирше отдохнуть, и через несколько минут в избе все стихло, как в глубокую полночь.

Кирша проснулся прежде всех. Проведя несколько часов сряду в душной избе, ему захотелось, наконец, поосвежиться. Когда он вышел на крыльцо, то заметил большую перемену в воздухе: небо было покрыто дождевыми облаками, легкий полуденный ветерок дышал теплотою; словом, все предвещало наступление весенней погоды и конец морозам, которые с неслыханным постоянством продолжались в то время, когда обыкновенно проходят уже реки и показывается зелень. В то время как он любовался переменою погоды, ему послышалось, что на соседнем дворе кто-то вполголоса разговаривает. Узнав, по опыту, как выгодно иногда подслушивать, он тихонько подошел к плетню, который отделял его от разговаривающих, и хотя с трудом, но вслушался в следующие слова, произнесенные голосом, не вовсе ему незнакомым:

- Жаль, брат Омляш, жаль, что ты был в отлучке! Без тебя знатная была работа: купчина богатый, а клади-то в повозках, клади! Да и серебреца нашлось довольно. Мне сказывали, ты опять в дорогу?

- Да, черт побери! - отвечал кто-то сиповатым басом. - Не дадут соснуть порядком. Я думал, что недельки на две отделался, - не тут-то было! Боярин посылает меня в ночь на нижегородскую дорогу, верст за сорок.

- Зачем?

- А вот изволишь видеть... - Тут несколько слов было сказано так тихо, что Кирша не мог ничего разобрать, потом сиповатый голос продолжал: - Он было сначала велел мне за ним только присматривать, да, видно, после обеда передумал. Ты знаешь, чай, верстах в десяти от Нижнего овражек в лесу?

- Как не знать!

- Туда передом четырех молодцов уж отправили, а я взялся поставить им милого дружка! понимаешь?

- Разумею. Дал раза, да и концы в воду. За все про все отвечай нижегородцы: их дело, да и все тут!

- Не вовсе так, любезный! С слугой-то торговаться не станем, а господина велено живьем захватить.

- Да кто этот Милославский?

- Какой-то боярский сынок. Он, слышь ты, приехал из Москвы от Гонсевского, да что-то под лад не дается. Детина бойкий! Говорят, будто б он сегодня за обедом чуть-чуть не подрался с боярином.

- С боярином? Ну, брат, видно же, сорвиголова!

- Видно, так! И правду-матку сказать, если он живой в руки не дастся...

- Так что ж? Рука, что ль, дрогнет?

- Не то чтоб дрогнула... да пора честь знать, Прокофьич!

- Полно, брат Омляш, прикидывайся с другими! Не он первый, не он последний...

- А что ты думаешь! И то сказать: одним меньше, одним больше - куда ни шло! Вот о спожинках стану говеть, так за один прием все выскажу на исповеди; а там может статься...

- В монахи, что ль пойдешь?

- В монахи не в монахи, а пудовую свечу поставлю. Не все грешить, Прокофьич; душа надобна.

Тут голоса замолкли. Кирша заметил в плетне небольшое отверстие, сквозь которое можно было рассмотреть все, что происходило на соседнем дворе; он поспешил воспользоваться этим открытием и увидел двух человек, входящих в избу. Один из них показался ему огромного роста, но он не успел рассмотреть его в лицо; а в другом с первого взгляда узнал земского ярыжку, с которым в прошедшую ночь повстречался на постоялом дворе. Открыв столь нечаянным образом, что Юрий должен отправиться по нижегородской дороге, и желая предупредить его о грозящей ему опасности, Кирша решился пуститься наудачу и во что б ни стало отыскать Юрия или Алексея. Но едва он вышел за ворота, как вооруженный дубиною крестьянин заступил ему дорогу.

- Пусти-ка, товарищ! - сказал Кирша, стараясь пройти.

- Не велено пускать, - отвечал крестьянин.

- Не велено! Как так?

- Да так-ста! Не приказано, вот и все тут!

- Не приказано, так не пускай! - сказал Кирша, возвращаясь во двор.

- Да не пройдешь и в задние ворота, - закричал ему вслед крестьянин, - и там приставлен караул.

- Так я здесь в западне! Ах, черт побери! Эй, слушай-ка, дядя, пусти. Мне только пройтись по улице.

- Я те толком говорю, слышь ты: заказано.

- Да кто заказал?

- Приказчик.

- Зачем?

- А лукавый его знает; вон спроси у него самого.

- Э, дорогой гость! куда? - закричал приказчик, показавшись в дверях избы. - Скоренько проснуться изволил.

- Господин приказчик, - сказал весьма важно Кирша. - Ради чего ты вздумал меня держать у себя под караулом? Разве я мошенник какой?

- Не погневайся! Я приставил караул, пока спал, а теперь тотчас сниму. Эй ты, Терешка! Ступай домой!

- Я у тебя в гостях, хозяин, а не в полону и волен идти куда хочу.

- Вот то-то и есть, что нет, любезный! Боярин строго наказал не выпускать тебя на волю.

- Да неужто в самом деле он хочет задержать меня насильно?

- От него приказано, чтоб я угощал тебя и сегодня и завтра; а послезавтра, хоть чем свет, возьми деньги да коня и ступай себе с богом на все четыре стороны.

- Ну, было из чего караул приставлять! Да я и сам хотел еще денек отдохнуть. На кой черт мне торопиться? Ведь не везде даром кормить станут!

- Тимофею Федоровичу не угодно, чтоб ты показывался его гостям.

- Так вот что! Он опасается, чтоб я не проболтался кому-нибудь из поляков, что невеста пана Гонсевского была испорчена.

- Видно, что так.

- Стану я толковать об этом! Да из меня дубиною слова не вышибешь! Что это, хозяин, никак на барском дворе песни поют? Поглядел бы я, как бояре-то веселятся!

- Что ты, брат! Неравно Тимофей Федорович тебя увидит - сохрани боже... беда!

- Так господь с ними! Пусть они веселятся себе на боярском дворе, а мы, хозяин, попируем у тебя... Да, кстати, вон и гости опять идут.

- Как же, любезный! И сегодня и завтра целый день все бражничают у меня.

Толпа родственников, перед которою важно выступал волостной дьяк, подошла к приказчику; молодые вышли их встречать на крыльцо; и через минуту изба снова наполнилась гостьми, а стол покрылся кушаньем и различными напитками.

Тем из читателей наших, которым не удалось постоянно жить в деревне и видеть своими глазами, как наши низовые крестьяне угощают друг друга, без сомнения покажется невероятным огромное количество браги и съестных припасов, которые может поместить в себе желудок русского человека, когда он знает, что пьет и ест даром. Но всего страннее, что тот же самый человек, который съест за один прием то, чего какой-нибудь итальянец не скушает в целую неделю, в случае нужды готов удовольствоваться куском черного хлеба или небольшим сухарем и не поморщится, запивая его плохой колодезной водою. В храмовые праздники церковный причет обходит обыкновенно все домы своего селения; не зайти в какую-нибудь избу - значит обидеть хозяина; зайти и не поесть - обидеть хозяйку; а чтоб не обидеть ни того, ни другого, иному церковному старосте или дьячку придется раз двадцать сряду пообедать. Это невероятно, однако ж справедливо, и мы должны были сделать это небольшое отступление для того, чтоб заметить нашим читателям, что нимало не погрешаем против истины, заставив гостей приказчика почти беспрерывно целый день пить, есть и веселиться.

Но не все гости веселились. На сердце запорожца лежал тяжелый камень: он начинал терять надежду спасти Юрия. Напрасно старался он казаться веселым: рассеянные ответы, беспокойные взгляды, нетерпение, задумчивость - все изобличало необыкновенное волнение души его. К счастью, прежде чем хозяин мог это заметить, одна счастливая мысль оживила его надежду; взоры его прояснились, он взглянул веселее и, обращаясь к приказчику, сказал:

- Знаешь ли что, хозяин? Если мне нельзя побывать на боярском дворе, то не можно ли заглянуть на конюшню?

- Нельзя, любезный! Я должен быть при тебе неотлучно; а ты видишь, у меня гости. Да что тебе вздумалось?

- А вот что: помнишь, ты говорил мне о вороном персидском аргамаке? Меня раздумье берет. Хоть я и люблю удалых коней, ну да если он в самом деле такой зверь, что с ним и ладу нет?

- Да, брат, больно лих.

- Вот то-то, чтоб маху не дать. Если мне самому нельзя идти на конюшню, то хоть его вели сюда привести.

Приказчик задумался.

- Привести-то можно, - сказал он, наконец, - но уговор лучше денег: любуйся им как хочешь, но верхом не садись.

- Да как же я узнаю: годится ли он для меня, или нет? Позволь на нем по улице проехать.

- Нет, дорогой гость, нельзя.

- Нельзя так нельзя, вели хоть так привести.

- Андрюшка! - сказал приказчик одному молодому парню, который прислуживал за столом. - Сбегай, брат, на конный двор да вели конюхам привести сюда вороного персидского жеребца.

Кирша, поговорив еще несколько времени с хозяином и гостьми, встал потихоньку из-за стола; он тотчас заметил, что хотя караул был снят от ворот, но зато у самых дверей сидел широкоплечий крестьянин, мимо которого прокрасться было невозможно. Запорожец отыскал свою саблю, прицепил ее к поясу, надел через плечо нагайку, спрятал за пазуху кинжал и, подойдя опять к столу, сел по-прежнему между приказчиком и дьяком. Помолчав несколько времени, он спросил первого: весело ли ему будет называться дедушкою?

- Как же! - отвечал приказчик. - Я и сплю и вижу, чтоб завестись внучатами. Пора - шестой десяток доживаю.

- А что бы ты хотел для первой радости, - продолжал запорожец, - внука или внучку?

- Вестимо, внука! Девка - товар продажный: не успеет подрасти, ан, глядишь, и сбывай с рук.

- А я, прошу не погневаться, - сказал дьяк, - хочу не внука, а внучку.

- А почему так? - спросил хозяин.

- Да так! Скоро ли от внука-то детей дождешься? Дедом быть весело, а прадедом еще веселее.

- Не успел дочери выдать, да уж о правнуках думаешь! Пустое, сват: дай господи внука!

- Пошли господи внучку!

- Так не будет же по-твоему!

- Ан будет! и если святые угодники услышат грешные мои молитвы...

- Послушайте, господа честные, - перервал Кирша, - ну, если я услужу вам обоим?

- Как так? - спросили вместе дьяк и приказчик.

- А вот как: если я захочу, то молодая родит двойни - мальчика и девочку.

- То-то бы знатно! - вскричал приказчик. - Я стал бы лелеять внука...

- А я нянчить внучку! - примолвил дьяк. - Да не издеваешься ли ты над нами?

- Право, нет! Послушай, хозяин, - продолжал Кирша вполголоса, - припаси мне завтра крупичатой муки да сотового меду, я изготовлю пирожок, и как молодые его покушают, то чрез девять месяцев ты с внуком, а он с внучкою.

- Неужто в самом деле? - вскричал приказчик.

- Уж я вам говорю. Припасите две зыбки да приискивайте имена для новорожденных.

- Я назову внука Тимофеем, в честь боярина, - сказал приказчик.

- А я внучку - Анастасией, в честь боярышни, - примолвил дьяк.

- Так за здравие Тимофея и Анастасьи! - возгласил торжественно Кирша, приподняв кверху огромный ковш с брагою. - Многие лета!

- Многие лета! - воскликнули все гости.

- Ах ты родимый! - сказал приказчик, обнимая запорожца. - Чем не отслужить тебе? Послушай-ка: если я к трем боярским корабленикам прибавлю своих два... три... ну, куда ни шло! четыре алтына...

- Нет, хозяин, не такое дело: за это мне денег брать не велено; а если хочешь меня потешить, так не пожалей завтра за обедом романеи.

- И вишневки, и романеи, и фряжского вина... и что твоей душеньке угодно будет!

- Ой ли так? Ладно же, хозяин, - по рукам!

- По рукам, любезный! Постой-ка: вот, кажется, и Вихря привели... Что за конь!

Кирша и все гости встали из-за стола и вышли вслед за хозяином на улицу. Два конюха с трудом держали под уздцы вороного жеребца. Он был среднего роста, но весьма красив собою: волнистая грива, блестя как полированный агат, опускалась струями с его лебединой шеи; он храпел, взрывал копытом землю, и кровавые глаза его сверкали, как раскаленное железо. При первом взгляде на борзого коня Кирша вскрикнул от удивления; забилось сердце молодецкое в груди удалого казака; он забыл на несколько минут все свои намерения, Милославского, самого себя, - и в немом восторге, почти с подобострастием смотрел на Вихря, который, как будто бы чувствуя присутствие знатока, рисовался, плясал и, казалось, хотел совсем отделиться от земли.

- Ну, что? - спросил приказчик, - не правду ли я тебе говорил? Смотреть любо, знатный конь! А на что он годится?

- Почему знать, хозяин? Мы и не таких зверей умучивали, и если б ты дозволил мне дать на нем концов десяток вдоль этой улицы, так, может статься...

- Нет, любезный, помни уговор.

- Да чего ты боишься?

- Как чего? Бог весть, что у тебя на уме. Как вздумаешь дать тягу, так куда мне будет деваться от боярина?

- Тьфу пропасть! Да на кой черт мне тебя обманывать? Ведь послезавтра я волен ехать куда хочу?

- То дело другое, приятель! Послезавтра, пожалуй, я сам тебя подсажу, а теперь - ни, ни!

- Ну, хозяин! ты не хочешь меня потешить, так не погневайся, если и я тебя тешить не стану.

- Эх, любезный! и рад бы радостью, да рассуди сам... Как ты думаешь, сват? - продолжал приказчик, обращаясь к дьяку, - дать ли ему промять Вихря, или нет?

- Как ты, Фома Кондратьич, а я мыслю так: когда тебе наказано быть при нем неотлучно, то довлеет хранить его как зеницу ока, со всякою опасностию, дабы не подвергнуть себя гневу и опале боярской.

- Ну вот, слышишь, что говорят умные люди? Нельзя, любезный!

- Я вижу, господин дьяк, - сказал Кирша, - ты уж раздумал и в прадеды не хочешь; а жаль, была бы внучка!

- Я ничего не говорю, - возразил дьяк, - видит бог, ничего! Как хочет сват.

- И я дурак! - продолжал Кирша, - есть о чем просить! Не нынче, так послезавтра, а я все-таки с конем, и вы все-таки без внучат.

- Как так? Помилуй! - вскричали приказчик и дьяк.

- Да так! Пословицу знаете? "Как аукнется, так и откликнется!" Пойдемте назад в избу!

- Не троньте его, - сказал вполголоса один из конюхов. - Вишь, какой выскочка! Не хуже его пытались усидеть на Вихре, да летали же вверх ногами. Пускай сядет: я вам порукою - не ускачет из села.

- Да, да, - примолвил другой конюх, - видали мы хватов почище его! Мигнуть не успеете, как он хватится оземь, лишь ноги загремят!

- Добро, так и быть, любезный! - сказал приказчик Кирше, - если уж ты непременно хочешь... Да что тебе загорелось?

- Бегите, ребята, - шепнул дьяк двум крестьянским парням, - ты на тот конец, а ты на этот; покараульте да приприте хорошенько околицу.

- Ох, сват! - сказал приказчик, - недаром у меня сердце замирает! Ну, если... упаси господи! Нет! - продолжал он решительным голосом, схватив Киршу за руку, - воля твоя, сердись или нет, а я тебя не пускаю! Как ускачешь из села...

- Право! А золотые-то боярские корабленики? Небось вам оставлю? Вот дурака нашли!

- А что ты думаешь, сват? - продолжал приказчик, убежденный этим последним доказательством. - В самом деле, черт ли велит ему бросить задаром три корабленика? Ну, ну, быть так: оседлайте коня.

В две минуты конь был оседлан. Толпа любопытных расступилась; Кирша оправился, подтянул кушак, надвинул шапку и не торопясь подошел к коню. Сначала он стал его приголубливать: потрепал ласково по шее, погладил, потом зашел с левой стороны и вдруг, как птица, вспорхнул на седло.

- Дальше, ребята, дальше! - закричали конюхи. - Смотрите, какая пойдет потеха!

Народ отхлынул, как вода, и наездник остался один посреди улицы. Не дав образумиться Вихрю, Кирша приударил его нагайкою. Как разъяренный лев, дикий конь встряхнул своей густою гривой и взвился на воздух; народ ахнул от ужаса; приказчик побледнел и закричал конюхам:

- Держите его, держите! Ахти! не быть ему живому! Держите, говорят вам!

- Да! черт его теперь удержит! - сказал один из конюхов. - Как слетит наземь, так мы его подымем.

- Ах, батюшки! - продолжал кричать приказчик. - Держите его! Слышите ль, боярин приказал мне угощать его завтра, а он сегодня сломит себе шею! Господи, господи, страсть какая! Ну, пропала моя головушка!

Меж тем удары калмыцкой плети градом сыпались на Вихря; бешеный конь бил передом и задом; с визгом метался направо и налево, загибал голову, чтоб схватить зубами своего седока, и вытягивался почти прямо, подымаясь на дыбы; но Кирша как будто бы прирос к седлу и продолжал не уставая работать нагайкою. Толпа любопытных зрителей едва переводила дух, все сердца замирали... Более получаса прошло в этой борьбе искусства и ловкости с силою, наконец, полуизмученный Вихрь, соскучив бесноваться на одном месте, пустился стрелою вдоль улицы и, проскакав с версту, круто повернул назад; Кирша пошатнулся, но усидел. Казалось, неукротимый конь прибегнул к этому способу избавиться от своего мучителя, как к последнему средству, после которого должен был покориться его воле; он вдруг присмирел и, повинуясь искусному наезднику, пошел шагом, потом рысью описал несколько кругов по широкой улице и, наконец, на всем скаку остановился против избы приказчика.

- Жив ли ты? - вскричал хозяин.

- Ну, молодец! - сказал один из конюхов, смотря с удивлением на покрытого белой пеною аргамака. - Тебе и владеть этим конем!

- А я так не дивлюсь, - продолжал дьяк, обращаясь к приказчику, - ведь я говорил тебе: не сам сидит, черти держут!

- Слезай проворней, любезный, - продолжал приказчик. - Пока ты не войдешь в избу, у меня сердце не будет на месте.

- Не торопись, хозяин, - сказал Кирша, - дай мне покрасоваться... Не подходите, ребята! - закричал он конюхам, - не пугайте ею... Ну, теперь не задохнется, - прибавил запорожец, дав время коню перевести дух. - Спасибо, хозяин, за хлеб за соль! береги мои корабленики да не поминай лихом!

- Как! Что? - закричал приказчик.

Вместо ответа запорожец ослабил поводья, понагнулся вперед, гикнул и как молния исчез из глаз удивленной толпы.

- Держите его, держите! - раздался громкий крик приказчика, заглушаемый общим восклицанием изумленного народа.

Но Кирша не опасался ничего: поставленный на въезде караульный, думая, что сам сатана в виде запорожца мчится к нему навстречу, сотворив молитву, упал ничком наземь. Кирша перелетел на всем скаку через затворенную околицу, и когда спустя несколько минут он обернулся назад, то построенный на крутом холме высокий боярский терем показался ему едва заметным пятном, которое вскоре совсем исчезло в туманной дали густыми тучами покрытого небосклона.

Михаил Загоскин. Юрий Милославский, или Русские в 1612 году