Династичность и престолонаследие

Раздел II. Выработка носителей Верховной власти

 

Мы ранее подробно останавливались на обрисовке нравственного единства, необходимого между монархом и нацией. Оно составляет первое необходимое условие, при котором власть единоличная способна становиться верховной, порождая, таким образом, монархию.

Но это единство совершенно закрепляется только династичностью.

Сама но себе, обыкновенно, лишь гениальная личность способна столь глубоко выражать национальный дух, как это потребно при монархической власти. Но форма правления не может быть основана на такой случайности, как гениальность правителя Поэтому повсюду, где состояние народных идеалов допускает возникновение монархии, сама собой возникает идея династичности.

Это ее необходимое дополнение.

При соответственном миросозерцании народ сам стремится к монархии как единоличному выражению Верховной власти правды. Но для достижения этого требуется, чтобы для власти всегда имелась личность, не возбуждающая никаких споров и сомнений, как бы срастаясь с нацией на одной общей задаче. От этой личности прежде всего требуются не какие-либо исключительные таланты, но всецелая и бесспорная посвященность именно данной миссии. Такую личность дает династия.

Посредством династии единоличный носитель верховной правды становится как бы бессмертным, вечно живущим с нацией. Монархически настроенная нация поэтому всегда стремится к выработке династии, стараясь жить с одной царствующею семьей, которая передает своим членам от поколения к поколению задачу хранения народных идеалов точно так же, как они переходят от отцов к детям в самой нации. Эта династическая задача, однажды хорошо разрешенная, ясно, всем удобопонятно, исполняется затем без затруднений даже в случае физического пресечения династии, которая продолжает тогда свое преемство как бы посредством усыновления другого царственного рода, ибо здесь физическое преемство важно не само по себе, а лишь как внешнее выражение и обеспечение духовного преемства.

Династичность наилучше обеспечивает постоянство и незыблемость власти, и ее обязанность выражать дух истории, а не только личные особенности государя. Государь в глазах монархического народа есть наследник одной и той же династии, как бы вечно бывшей с нацией. Если даже физически преемство прерывается, то идеально это не допускается, этого перерыва не признают, Династия остается во что бы то ни стало единой.

В этом отношении русская монархия представляет очень замечательный и поучительный образчик постановки династичности. Как мы видели у нас вследствие господства родового начала при возникновении государственности на дело верховного управления был сразу призван целый род, целая династия, не один Рюрик, но вместе со своим братьями. С этим правящим родом русская нация родилась, сложилась, выработала все свои основы, с ним она падала и воскресала, и в конце концов так сжилась, что не представляла себе своей монархии без этой вечной династии.

Но вот в действительности она пресеклась. И что же? Народ прямо не признает этого факта. В этом отношении грамота об избрании Михаила Феодоровича Романова представляет документ очень любопытный по своему внутреннему смыслу.

Внешний исторической факт несомненно и заведомо для всех членов Земского собора, и для всех местных собраний, с которыми сносились члены Земского собора, и вообще для всего русского народа, сходившегося на эти собрания, состоял в том, что Михаил Феодорович избран на царство. Могли избрать иного, были и другие кандидаты. Но грамота об избрании Михаила Феодоровича составлена представителями народа так, чтобы в ней было возможно меньше элемента избирательного, зависящего от народных желаний, и как можно больше преемственного, связующего царя и народ со всей прошлой историей. Грамота, проходя совершенно вскользь по вопросу о степени родства Михаила Феодоровича с Рюриковичами, подробно перечисляет зато все наших великих князей и царей, даже ранее Владимира Святого.

Исторически тут нужно привнести немало критики. В грамоте упоминается даже "прекрасно цветущий и пресветлый корень Августа Кесаря", от которого при прежних царях легендарно производили Рюрика. Дойдя наконец до Феодора Иоанновича, грамота не скрывает, что Михаил Феодорович только "сродич" его, но делает это в такой форме, что получается впечатление очень прямой наследственности.

"Все православные христиане всего Московского государства от мала и до велика и до сущих младенцев, яко едиными усты вопияху и взываху, глаголюще: что быть на Владимирском и на Московском, и на Новгородском государствах и царствах и т. д... Государем Царем и Великим Князем Всея Руссии Самодержцем прежних великих и т. д. Царей, от их Царского благородного корени блаженной памяти и хвалы достойного Великого Государя царя и великого князя Феодора Ивановича Всея Руссии Самодержца сродичу благоцветущие отрасли от благочестивого корени родившемуся - Михаилу Феодоровичу Романову Юрьеву".

И вот Михаил Феодорович как бы входит в прежнюю династию. В этом кроется глубокий смысл и великая сила. Такое постановление всего народа, включительно до "младенцев" (что фактически и заведомо для всех есть невозможность), это твердое решение есть факт психологический, который не менее реален, чем факт генеалогии, ибо благодаря ему преемственность, действительно, остается духовно непрерывной.

Государь является преемником всего ряда своих предшественников, он представляет весь дух Верховной власти, тысячу лет управлявшей нацией, как сами подданные представляют не свою личную волю данного поколения, но весь дух своих предков, царям служивших. Духовное единство власти и народа получает туг величайшее подкрепление. Устраняя по возможности всякий элемент "избрания" "желания" со стороны народа и со стороны самого государя, династическая идея делает личность царя живым воплощением того идеала, которого верховенство нация поставила над собой. Государь одновременно и обладает всей властью этого идеала, и сам ему всецело подчинен.

Когда выработались династические традиции, идея наследственности своей духовной силой ставит преемство власти выше всяких случайных фамильных потерь. Но сама выработка династии составляет трудную историческую задачу, требующую много времени и долголетней совместной жизни нации и царствующей фамилии. Эта необходимость династичности для полного развития идеи монархии составляет одно из труднейших условий для появления монархического начала у народа, даже способного к его поддержанию.

Мы видели в истории Византии, какой источник зол составляет для монархии непонимание первенствующего значения принципа династичности. Когда принцип личных достоинств берет по каким бы то ни было причинам верх над незыблемостью династического права и когда, стало быть, принцип легитимности подрывается в нации, монархия, в сущности, становится уже невозможной и во всяком случае теряет возможность развивать свои самые лучшие силы и стороны.

Если легитимность и династичность подорваны, у всякого способного государственного человека или даже у лиц частных может являться мысль, что он-то именно и достоин престола, так как император менее способен, чем он. Но отсюда являются неизбежные заговоры, попытки переворотов и действительные перевороты. У императоров исчезает чувство безопасности, уверенности в прочности власти. А раз явилось это зло и такой кошмар навис над троном, внимание Верховной власти неизбежно устремляется не столько к заботе о благе подданных, как к мысли о своей безопасности.

Особенно зловредные последствия в таком состоянии производит малолетство наследников престола, как это ярко наблюдается в Византии. Слабые руки малолетнего автократора не могут, конечно, держать власти, и потому честолюбие заговорщиков всегда особенно любило пользоваться моментами перехода власти от императора к его молодому преемнику. Императоры, однако, это предвидели - иногда даже по опыту своего собственного узурпаторского захвата престола. Отсюда у них порождалось стремление удалить или обессилить заранее людей, способных явиться конкурентами наследника престола. А такими лицами, конечно, казались именно наиболее талантливые люди. Вследствие этой совершенно основательной подозрительности рождалось множество несправедливостей и жестокостей, понижавших нравственный уровень всего верхнего правящего слоя.

Но самое главное, при слабости наследственности извращается сама психологическая основа отношений монарха и народа. А всякая власть держится главным образом на психологических основах. Когда они извращены, это даже при непонимании рассудочном все-таки вполне чувствуется и нацией, и самим монархом.

Дело в том, что, представляя в идее избранника высшей воли, стоящей выше его самого и нации, монарх, по идее, должен быть свободен от всякого личного стремления к власти и точно так же не должен быть ею обязан никакой человеческой воле. Могут быть, конечно, особые исключительные случаи, когда избрание, жребий или даже захват становятся, по общему национальному сознанию, лишь проявлением высшей воли. Но вообще, как правило, и захват власти, хотя бы из самых чистых побуждений, и народное избрание не свободны от преположения личных мотивов.

Династичность, напротив, устраняет всякий элемент искания, желания или даже просто согласия на власть. Она предрешает за сотни и даже тысячи лет вперед для личности, еще даже не родившейся, обязанность несения власти и соответственно с тем ее права на власть. Такая "легитимность", этот династический дух, выражает в высочайшей степени веру в силу и реальность идеала, которому нация подчиняет свою жизнь. Это вера не в способность личности (как при диктатуре), а в силу самого идеала.

Если такой веры нет в нации, существование монархии уже затрудняется, и тогда она рискует переходить через диктатуру и цезаризм к более доступному неверующей нации демократизму. Но когда напряжение идеала, способность веры в него достаточно сильны в нации идея династичности является столь же неизбежно, как сама монархия.

Династичность является также лучшим средство для сохранения монархической идеи в самом монархе. Она в высочайшей степени обязывает самого монарха быть не тем, что ему нравится, а тем, чего требует идеал, соединяемый для него с родовым делом предков.

Блюнчли посвящает превосходные страницы обрисовке того, что должность имеет свой живой дух, сообщаемый ею человеку. Человек, вступающий в общественную должность, говорит он, перестает быть просто самим собой и невольно становится тем, чего требует идеал должности. Должность не есть нечто только механическое. Ее функции имеют духовный характер. Когда в какой-либо должности эта жизненность иссякает, заменяясь одной механичностью, то сама должность гибнет, и государство клонится к падению. В каждой должности есть особый характер, особый дух, оказывающий влияние на лицо, ею облеченное. Это психическое воздействие места всегда чувствуется должностным лицом. Так, человек малодушный от природы невольно становится выше самого себя, делаясь судьей, администратором или генералом, стараясь напрягать возможно более те стороны своей душевной силы, которых высота требуется для данной должности.

Это влияние "должности" в высочайшей степени достигается в монархиях посредством династичности. Много примеров этого представляет и наша история, в которой И. Аксаков отмечал "таинственную связь" царя и народа, проявлявшуюся даже в условиях совсем не обещающих этого. Эта таинственная связь есть влияние нравственной силы династичности, в которой дух предков, дух истории, дух национального целого подчиняет себе личные стремления монарха.

Династичность, вполне созревшая, непременно сопровождается, и должна сопровождаться правильным престолонаследием, возможно ясным, общепонятным, простым. Без этого династичность теряет значительную долю своих полезных последствий, так как лишь сокращает, но не уничтожает искание власти и борьбу за власть.

В Византии созревание династической идеи больше всего подрывалось тем рядом условий, который мешал установке правильного престолонаследия. В России, как мы видели, полный расцвет монархической идеи стал возможен лишь с той поры, когда установилось понятие наследства престола по нисходящей линии царствующей семьи. Точное законодательное определение порядка престолонаследия совершилось в России очень поздно (в 1797 году), но в национальном сознании, хотя и с меньшей точностью, этот порядок (по аналогии с обычным семейным правом) вполне уже установился со времен московских Даниловичей. Нарушения его бывали только в пределах незначительных колебаний, допускаемых и вообще народным семейным сознанием. Резкое исключение составили лишь идеи Петра Великого, которые, однако, не имели силы победить практику. После самого Петра императрицей стала его супруга, совершенно подобно тому, как и в домашнем быту, по обычному праву, жена домовладыки по его смерти может остаться хозяйкой дома.

Однако и те степени колебаний в правильности престолонаследия, которые допускаются общим семейным правосознанием народа, приносили столько неудобств, что в 1797 году император Павел создал точнейший законный порядок, не допускающий уже никаких перетолкований и не оставляющий места никакому выбору между несколькими лицами царствующего дома *.

* Статья 5-17 "Основных законов". Как известно, императором Павлом установлено престолонаследие по нисходящей линии, мужского пола по праву первородства, а по пресечении последнего поколения наследует женский пол по праву заступления. С чисто редакционной стороны нельзя, впрочем, назвать формулировку нашего закона достаточно простой и общепонятной.

Тихомиров Л. Монархическая государственность. Часть 4. Монархическая политика