Римская империя как делегация народного верховенства единому лицу, лично почитаемому Богом

Раздел I. Римский абсолютизм

 

Юлий Цезарь своею божественной, в глазах римлян, личностью придал некоторый монархической оттенок возникающей единоличной власти во главе управления республикой. При жизни, с самого начала борьбы с Помпеем, он был официально объявлен врагом республики; жизнь кончил под кинжалами защитников ее. И однако, по сознанию нации, именно в роде Юлия Цезаря должна была остаться высшая управительная должность республики, и самое имя Цезаря стало титулом новой власти. Юлий Цезарь, покоривший Рим и нравственно и физическим насилием, создал в себе нечто такое, что было выше народа, и в то же время признавалось им как идеальное.

Тем не менее этот элемент "верховенства" новой власти был очень невелик. Он был скорее орнаментом, нежели существом императорского периода. Последующие властители подражали, по мере возможности, политике Цезаря, но естественно могли развивать по преимуществу то, что давалось самими условиями национального строя, а не то, что было дано совершенно выходящей из ряду гениальной личностью Цезаря. Последующие властители республики долго не осмеливались явно претендовать на Верховную власть, а напротив, как прежде патрицианская аристократия, думали лишь о том, чтобы покрепче держать в своих руках управительную власть. Это достигалось сосредоточием в руках императора всех высших должностей республики.

Так сделал еще Юлий Цезарь, но для него это имело, видимо, мало значения. Для последующих же властителей это составило основу власти. Август сначала довольствовался властью императора (император - был титулом чисто военным), соединенной с званием трибуна. Потом Август "постепенно возвысился и сосредоточил у себя в руках власть сената, высшие магистратуры и законы" [Тацит, "Анналы", I. 2]. Никто на это не жаловался, замечает историк. "Даже провинции приняли эту перемену, потому что борьба властных людей и жадность магистратов сделали для них подозрительной власть сената и народа и они ожидали мало помощи от законов, которые становились бессильными от насилия, интриг и особенно от подкупа". Вообще поддержка со стороны провинций составляла огромную опору для власти императоров.

То, что в Риме считалось республиканской свободой народа, было для провинций жестоким рабством у римской черни. Еще на демонстративном погребении Цезаря "в этом великом всенародном трауре (summo publico lucto) заметно было множество инородцев (exterorum gentium), которые проявляли свою горесть каждый по обычаям своей земли" [Светоний, "Юлий Цезарь", LXXXIV]. Империя несла с собой отрешение Рима от узкой идеи собственно Римской республики и выдвигала вперед величайшую римскую идею - всемирного государства, и это было чутко понято всем orbis terrarum Romanus. И действительно, империя была величайшим благом для всего римского мира. Август, впервые ввел для римских колоний участие в выборах властей в Риме. Для этого декурионы колоний посылали, ко дню собраний народных, голоса в запечатанных конвертах. Точно так же Август если отнял свободу у некоторых городов, в наказание им, то дал права латинские или права гражданства тем, которые этого заслуживали. Точно так же он покоренные страны отдал их владетелям, и вообще смотрел на них как на членов империи [Светоний, "Август", XLIII, XLVI].

Но представляя в себе эту высшую, "имперскую" идею, как бы завещанную бессмертным Юлием всем Цезарям, императоры долго не отрицали, что это и есть идея самого Рима, и не присваивали себе власти верховной, независимой от народа. Они, как сказано, лишь сосредоточивали в себе все высшие власти: 1) прежде всего власть военную, 2) в качестве princeps'ов сената - председательство по законодательной власти, 3) наконец по власти исполнительной они сосредоточивали у себя много разных высших должностей. Однако римский император всегда при этом оставался и представителем народа, в качестве трибунов, и представителем сената, как его главный член (princeps). Звание princeps'a было иногда главным официальным их титулом (как у Тиберия). Наконец фикция избрания императора сенатом и народом оставалась всегда. Если в отношении сената это было по большей части (хотя далеко не всегда) одной фикцией, то провозглашение народом имело очень реальное значение, особенно же в виде той части народа, которая составляла войско. А должно вспомнить, что по духу Рима - народ и войско, в идее, очень мало различались.

Таким образом, власть императорская по существу все-таки оставалась не верховной, а лишь делегированной от народа, от senatus populusque romanus . Как при республике самодержавный народ поручал всю управительную власть аристократии, так он передавал теперь всю власть Кесарю. Идея эта выражалась и формальными актами. Так при восшествии дома Флавиев, Веспасиан, сначала провозглашенный даже без ведома своего, различными частями войск, в разных местах империи, и начавший гражданскую войну еще при жизни предшественника своего Виттелия - получил однако совершенно законную санкцию. "Немедленно после падения Виттелия (и когда Веспасиан был еще в Египте) Сенат формальным декретом передал Веспасиану все права, какими в республиканскую эпоху обладали сенат и народ" [Шлоссер, "Всемирная история", т. II, стр. 116].

В этом и состояла идея Римской империи. Республика - senatus populusque - передавала Кесарю все свои права бессрочно. При этом, хотя предполагалось, что дело не обходилось без воли богов, но правовое значение этого элемента нельзя считать особенно важным. Это лишь освящало личность императора, который сверх того обожествлялся лично, входил новым лицом в национальный Пантеон.

При общем миросозерцании Рима с его религией, с его правовыми понятиями ничего другого и нельзя было бы придумать для создания той высшей единоличной власти, которая по общему сознанию и по всем существующим условиям, была совершенно необходима, но для более прочного основания которой в народном миросозерцании не было данных.

Тихомиров Л. Монархическая государственность. Часть 2. Римско-византийская государственность