Об уме. Рассуждение 4. О различных наименованиях ума. Глава VI. Об остроумии

 

Прекрасным называется то, что нравится во все времена и во всех странах. Но чтобы составить об этом более точное и ясное представление, может быть, было бы нужно в каждом искусстве и даже в каждой части искусства рассмотреть, что является в нем прекрасным. Такое исследование дало бы возможность легко вывести идею прекрасного, свойственную всем искусствам и всем наукам, а затем создать из этого отвлеченную и общую идею прекрасного.

Если в слове остроумие (bel esprit) общество присоединяет эпитет прекрасного (bel) к слову ум, то тем не менее мы не должны связывать этот эпитет с идеей того истинно прекрасного, которому не дано еще точного определения. Название остроумных дается главным образом тем людям, которые пишут в приятном и занимательном роде. Такой род ума весьма отличается от ума научного. В науке меньше произвола. Важные открытия в физике, химии и геометрии полезны для всех народов одинаково и одинаково ценятся ими. Иначе обстоит дело с остроумием (bel esprit): уважение к произведениям такого рода различно у различных народов и изменяется согласно их нравам, форме правления и различному положению в них искусств и наук. Таким образом, со словом остроумие каждый народ связывает различные представления. Но так как не существует народа, который бы не сочинял романов, поэм, трагедий, панегириков, исторических повествований ' - одним словом, таких произведений, которые занимают читателя, не утомляя его, то, значит, и не существует народа, где бы под тем или другим именем не было известно то, что мы называем остроумием.

Всякий автор, не приобретший у нас в этих различных отраслях названия гения, но соединяющий красоту и изящество стиля с удачным выбором идей, попадает в разряд beaux-esprits (остроумцев). Об изящном Расине Депрео сказал: «Это только остроумец, которого я с трудом научил писать стихи». Я, разумеется, не разделяю мнения Депрео о Расине, но, по моему мнению, из него можно заключить, что bel esprit заключается главным образом в ясности и колоритности выражения и в умении излагать мысли; ему дают название bel - прекрасный, потому что он нравится и должен действительно нравиться самым широким кругам общества.

Действительно, если, как замечает де Вожла, мы встречаем больше людей, судящих о словах, чем об идеях, и если люди вообще менее чувствительны к справедливости суждений, чем к красоте выражений, то естественно, что с умением красиво говорить соединяется название bel esprit (остроумие).

На основании этого можно было бы, по-видимому, заключить, что остроумие есть не что иное, как искусство изящно говорить о пустяках. Я отвечу на это, что произведение, лишенное смысла, было бы лишь соединением гармонических звуков, не заслуживающих никакого внимания, и что общество награждает названием остроумца (bel esprit) лишь тех лиц, в чьих произведениях находятся великие, тонкие или интересные идеи. Нет ни одной идеи, которая не годилась бы для остроумца, за исключением тех, которые предполагают слишком долгую подготовку и потому недоступны для широких кругов общества.

Этим утверждением я вовсе не хочу умалить славу философов. Философия, без сомнения, предполагает больше изысканий, больше размышлений, больше глубоких идей и даже особый образ жизни. В свете учатся хорошо выражать свои мысли, но лишь в уединении учатся приобретать их. В уединении мы производим множество наблюдений над вещами, тогда как в обществе мы наблюдаем лишь способ изложения их. Словом, в смысле глубины идей философы превосходят остроумцев; но от последних требуется так много грации и изящества, что условия, необходимые для того, чтобы заслужить звание философа или остроумца, быть может, равно трудно выполнимы. Во всяком случае одинаково редки и знаменитые философы, и знаменитые остроумцы. Действительно, какое необходимо знание и языка, и духа времени, чтобы одновременно и поучать, и нравиться! Как много требуется вкуса для постоянного изображения идей в приятной форме! Как много нужно работать для того, чтобы уметь расположить их таким образом, чтобы они производили наиболее сильное впечатление на душу и ум читателя! Как много нужно наблюдений для того, чтобы различить положения, требующие пространного изложения, от тех, которые для своего понимания требуют лишь краткого изображения, и, наконец, какое необходимо искусство для того, чтобы всегда соединять разнообразие с порядком и ясностью и, как говорит Фонтенель, «возбуждать любопытство ума, щадить его леность и предупреждать его непостоянство!».

Трудность успеха в этой области является отчасти причиной того, что люди остроумные обыкновенно относятся пренебрежительно к трудам чисто умозрительного характера. Если ограниченный человек видит в философии лишь собрание пустых и таинственных загадок и ненавидит философов за те усилия, которые нужны для их понимания, то и остроумец относится к ним не благосклоннее. Он также ненавидит в их произведениях сухость и скуку, свойственные поучениям. Слишком занятый отделкой фраз и менее чувствительный к их смыслу, чем к их красоте, он считает удачной мыслью лишь мысль, красиво выраженную. Малейшая неясность коробит его. Он не знает, что глубокая мысль, как бы ясно она ни была выражена, будет всегда непонятной для среднего читателя, если ее нельзя будет свести к чрезвычайно простым положениям, и что глубокие идеи похожи на те чистые и прозрачные воды, глубина которых затемняет все же их прозрачность.

Кроме того, среди остроумцев существуют тайные враги философии, восстанавливающие против нее мнение людей ограниченных. Являясь жертвой мелкого и смешного тщеславия, они поддаются общему заблуждению и, не ценя правильности, силы, глубины и новизны мыслей, как бы забывают, что искусство красиво выражаться непременно предполагает какое-либо содержание и что в конце концов изящного писателя можно сравнить с ювелиром, чье искусство становится бесполезным, если у него нет бриллиантов для оправы.

В противоположность им ученые и философы, всецело преданные исследованию фактов или идей, часто не понимают красот и трудностей писательского искусства. Поэтому они придают мало значения остроумию, и их несправедливое презрение к такого рода уму основано главным образом на невосприимчивости к идеям остроумных авторов. Почти все они напоминают более или менее того математика, перед которым превозносили трагедию «Ифигения». Эти похвалы задели его любопытство; он попросил дать ему трагедию; получив ее, прочел несколько сцен и возвратил ее со словами: «Я не знаю, что особенно хорошего в этом произведении, оно ровно ничего не доказывает».

Ученый аббат де Лонгрю был довольно похож на этого математика: поэзия но имела для него очарования, он равно презирал и величие Корнеля, и изящество Расина; он говорил, что все поэты изгнаны из его библиотеки.

Чтобы ценить одинаково идеи и форму выражения, необходимо, подобно Платону, Монтеню, Бэкону, Монтескье и некоторым из наших философов, чья скромность мешает мне назвать их, соединять искусство хорошо писать с искусством хорошо мыслить - комбинация редкая и встречающаяся лишь у великих гениев.

Указав причины презрения, испытываемого друг к другу некоторыми учеными и некоторыми остроумцами, я должен объяснить, почему остроумие подвергается и должно постоянно подвергаться презрению в большей степени, чем всякий иной род ума.

Любовью нашего века к философии мы обязаны тем большим количеством многоречивых педантов, которые, будучи тяжелыми, банальными и утомительными, тем не менее полны восхищения перед глубиной собственных суждений. Многие из них выражаются очень плохо; они догадываются об этом, знают, что всякий может судить об изяществе и ясности изложения и что в этом отношении невозможно провести публику; поэтому из тщеславия они вынуждены отказаться от звания остроумцев, удовольствовавшись названием здравомыслящих (Ьоп esprit). II как же им не предпочесть это последнее звание? Они слышали, что здравый ум выражается иногда туманно, и вот они думают, что, ограничив своп притязания так называемым здравомыслием, они всегда смогут оправдать нелепость своих рассуждений неясностью изложения; что это единственное и верное средство избежать обвинения в глупости; поэтому они жадно хватаются за него, скрывая, насколько это возможно, от самих себя тот факт, что недостаток остроумия является у них единственным правом на здравомыслие и что писать плохо не значит хорошо мыслить.

Суждения таких людей, хотя бы часто богатых и влиятельных, не производили бы, однако, никакого впечатления на публику, если бы они не поддерживались авторитетом некоторых философов, которые, подобно остроумцам, притязая на исключительное внимание к себе, не понимают, что каждый жанр имеет своих особых поклонников; что всюду имеется больше лавров, чем голов для венца; что нет народа, в распоряжении которого не было бы запаса уважения, достаточного для удовлетворения всех притязаний знаменитых людей, и что, наконец, внушая отвращение к остроумию, они восстанавливают против всех великих писателей презрение людей ограниченных, которые, презирая всякий ум и ничего не понимая в остроумии, включают в число остроумцев и ученых, и философов, и вообще всех мыслящих людей.

Рассуждение 4. О различных наименованиях ума