Об уме. Рассуждение 4. О различных наименованиях ума. Глава VIII. Об уме правильном

 

Чтобы высказывать всегда верные суждения об идеях и мнениях различных людей, нужно было бы самому быть свободным от всех страстей, которые искажают нашу способность суждения; нужно было бы всегда иметь в памяти идеи, знание которых давало бы нам знание всех человеческих истин, а для этого нужно было бы знать все. Но всеведущего человека не существует, и, следовательно, можно обладать правильным умом лишь в некоторых отношениях.

Так, в области драматического искусства один является хорошим знатоком гармонии стихов, качества и силы выражения - словом, всех красот стиля, но он плохо разбирается в вопросе о верности плана. Другой, наоборот, является знатоком последнего, но его не поражает ни правильность, ни стройность, ни сила чувства, от которых зависит правдивость или ложность трагических характеров, т. е. то, что является главным достоинством пьес. Я говорю - главным достоинством потому, что действительная польза и, следовательно, главная красота драматического искусства заключаются в том, чтобы верно изобразить действие на нас сильных страстей.

Словом, верностью ума мы можем обладать лишь в тех областях, которые более или менее долго изучали.

Нельзя не сознаться, что верный ум, если не смешивать его с гением и с умом широким и глубоким, является умом ложным в том случае, когда дело идет о сложных положениях, в которых истина оказывается результатом множества комбинаций, в которых, чтобы видеть хорошо, нужно видеть много, в которых верность ума зависит от его широты. Поэтому под умом правильным подразумевают обыкновенно лишь тот вид ума, который способен извлекать верные и иногда новые следствия из предлагаемых ему истинных или ложных мнений.

Согласно такому определению, правильный ум мало способствует развитию человеческого ума; тем не менее он заслуживает некоторого уважения. Люди, которые, исходя из установленных принципов или мнений, извлекают из них всегда верные и иногда новые заключения, встречаются редко. Вообще люди посредственные уважают их даже больше, чем лиц высокого ума, которые слишком часто призывают людей к исследованию общепринятых принципов и переносят их в неизведанные области, чем утомляют их леность и оскорбляют их гордость.

Но какими бы верными ни были заключения, извлекаемые нами из какого-либо чувства или принципа, тем не менее, если это чувство или принцип окажутся смешными или глупыми, нас не только не назовут правильным умом, но просто сочтут глупцом. Один индиец-ипохондрик вообразил, что если он станет мочиться, то зальет своей мочой весь Бизпагар. Поэтому сей добродетельный гражданин, предпочитая благо родины своему собственному, постоянно воздерживался от мочеиспускания; он был уже близок к смерти, когда некий умный врач вбежал к нему в комнату с испуганным видом: «Нарзенг в огне, - сказал он, - и вскоре превратится в груду пепла, поторопись излить твою мочу». При этих словах добрый индиец стал мочиться. Он рассуждал верно, но прослыл сумасшедшим.

Другой человек, одержимый, несомненно, теми же настроениями, начал сравнивать однажды ничтожное число избранных с чудовищным количеством людей, которых грехи ввергают ежедневно в бездну адову. «Если, - говорил он самому себе, - честолюбие, скупость, сладострастие толкают нас на такое множество преступлений, то почему не совершить таких преступлений, которые по крайней мере полезны людям? Почему не убивать детей до наступления возраста греховности? Благодаря этому преступлению я населю небо блаженными; несомненно, я вызову гнев всевышнего, я рискую быть ввергнутым в бездну адову, но зато я спасу людей, я буду Курпием, который кидается в пропасть для блага Рима». Прямым следствием этого рассуждения было убийство нескольких детей.

Если подобных людей обычно считают глупцами, то не только потому, что они опираются в своих рассуждениях на принципы ложные, но потому, что эти принципы считаются таковыми. Действительно, китайский теолог, доказывающий существование девяти воплощений Вишну, или мусульманин, который, согласно Корану, утверждает, что земля держится на рогах быка, без сомнения, основывается на столь же нелепых принципах, как принципы моего индийца; однако в стране каждого из них на них смотрят как на людей разумных. Почему это так? Потому что они придерживаются общепризнанных взглядов. В области религиозных истин рассудок бессилен против двух великих миссионеров - примера и страха. Кроме того, в каждой стране предрассудки сильных мира сего являются законом для мелкого люда. Наш китаец и мусульманин прослывут мудрыми единственно потому, что они безумны общим безумием. То, что я говорю о безумии, я применяю к глупости: лишь тот слывет глупым, кто не заражен общей глупостью.

Рассказывают, будто какие-то крестьяне, построив мост, вырезали на нем следующую надпись: сей мост построен здесь; другие, желая вытащить человека из колодца, закинули ему на шею мертвую петлю и вытащили его задушенным. Если глупости такого' рода всегда вызывают смех, то как же, скажут мне, можно выслушивать серьезно догматы бонз, браминов и талапуэнов, столь же нелепые, как Надпись на мосту? Как можно без смеха видеть государей, народ, министров и даже великих людей, простирающихся.порой у ног идолов и выказывающих глубочайшее почтение к нелепым басням? И как не изумляться, читая в описаниях путешествий, что существование колдунов и волшебников так же признается всеми, как существование бога, и считается доказанным у большинства народов? Наконец, почему не производят на нас одинакового впечатления различные, но одинаково смешные нелепости? Потому что каждый охотно смеется над глупостью, от которой считает себя свободным: никто не повторит слов крестьянина: сей мост построен здесь, но иное дело, когда речь идет о какой-либо благочестивой нелепости. Никто не считает себя вполне свободным от невежественности, которая ее порождает, и боится в лице других осмеять самого себя.

Словом, название глупости дается не нелепости рассуждения, но лишь нелепости некоторых видов рассуждения, и под словом глупость следует разуметь редко встречающееся невежество. Поэтому иногда название глупца дается даже людям, которых считают великими гениями. Знание вещей обычных является знанием людей посредственных, и иногда великий человек бывает в этом отношении грубым невеждой. Сгорая жаждой устремиться к первым принципам своего искусства или науки, чтобы извлечь из них несколько новых основных и общих истин, из, которых вытекает множество второстепенных, он пренебрегает всяким иным видом знания. Когда же он сходит со светлой тропы, начертанной ему гением, то он впадает во множество заблуждений; таков Ньютон, комментирующий Апокалипсис.

Гений освещает некоторое пространство той необъятной ночи, которая окружает посредственные умы, но он не освещает всего. Я сравниваю гения с тем огненным столпом, который шел перед евреями и был то темным, то светлым. Великому человеку, всегда выдающемуся в одной области, неизбежно не хватает ума во многих других, если только не понимать здесь под словом ум способность к учению, на которую можно смотреть как на начало познания. Благодаря привычке к прилежанию, научным методам и способности различать между полузнанием и полным знанием великий человек, без сомнения, имеет в этом отношении большое преимущество перед обыкновенными людьми. Эта последние, не имея привычки к размышлению и не обладая глубоким знанием, всегда считают себя достаточно образованными, имея лишь поверхностное знание о вещах. Невежественность и глупость легко убеждают себя в том, что они все знают; и та и другая всегда тщеславны. Только великий человек может быть скромным.

Если я суживаю власть гения и показываю границы, в которые замыкает его природа, то я делаю это, чтобы показать еще яснее, что правильный ум, стоящий гораздо ниже гения, не способен, как это думают, иметь всегда верные суждения о различных предметах рассуждения. Подобный ум невозможен. Свойство правильного ума заключается в том, что он умеет извлекать точные выводы из общепринятых взглядов, но эти взгляды по большей части ложны, а правильный ум никогда не восходит до рассмотрения их самих; таким образом, правильный ум чаще всего является искусством рассуждать методически ложно. Возможно, что такого рода ум достаточен для создания хорошего судьи, но никогда для создания великого человека; человек, одаренный им, обыкновенно не отличается ни в одной области и не приобретает известности никаким талантом. Мне могут сказать, что он часто заслуживает уважения людей посредственных. Это верно, но их уважение, внушая ему слишком высокое представление о самом себе, становится для него источником заблуждений, из которых невозможно его вырвать. Действительно, если зеркало, этот наиболее вежливый и скромный из всех советников, никогда не может убедить человека, до какой степени он безобразен, то кто же может разуверить человека в слишком высоком мнении о самом себе, особенно если оно опирается на уважение окружающих? Самоуважение, основанное лишь на похвале ближних, свидетельствует даже о некоторой скромности. Однако на нем покоится убежденность правильного ума в своей собственной просвещенности и его презрение к великим людям, на которых он часто смотрит как на мечтателей или безголовых педантов. О, правильные умы, можно сказать им, если вы называете безголовыми великих людей, выдающихся по крайней мере в той области, в которой публика восхищается ими, то что же должна она думать о вас, чей ум не идет дальше нескольких ничтожных выводов, которые добыты из какого-нибудь истинного или ложного принципа и открытие которых к тому же не имеет значения? Восхищаясь всегда собственными малыми заслугами, вы говорите, что не подвержены заблуждениям великих людей. Да, без сомнения, потому что для того, чтобы упасть, нужно или бежать, или по крайней мере ходить. Когда вы хвастаетесь между собой правильностью своего ума, мне кажется, что я слышу безногих калек, похваляющихся тем, что они не спотыкаются. Вы говорите далее, что ваше поведение часто разумнее поведения гениальных людей. Да, потому что в вас нет того жизненного и страстного начала, которое порождает и великие пороки, и великие добродетели, и великие таланты. Но разве поэтому вы заслуживаете большего уважения? Что за дело обществу до плохого или хорошего поведения частного лица? Гений, обладающий пороками, все же достоин большего уважения, чем вы. Действительно, можно служить родине или добрыми нравами и примерами добродетели, или же распространением в ней просвещения. Из этих двух способов служения родине последний, без сомнения, более свойствен гению и в то же время более полезен для общества. Добродетельные примеры, подаваемые частными лицами, полезны лишь для немногих членов общества; напротив, тот новый свет, который это же частное лицо проливает на искусство и науки, является всеобщим благом. Словом, очевидно, гений, даже не очень безупречный в своей нравственности, будет всегда иметь больше права, чем вы, на общественную благодарность.

Велеречивые разглагольствования правильных умов против гениальных людей могут, конечно, на некоторое время повлиять на толпу, и нет ничего легче, как обмануть ее. Если испанцы при виде очков, которые всегда носят на носу некоторые испанские ученые, думают, что они потеряли зрение от чтения и что это люди огромных знаний; если ежедневно мы принимаем живость телодвижений за живость ума и молчаливость за глубокомыслие, то естественно, что важность, присущую верным умам, мы принимаем за результаты их мудрости. Но эта иллюзия исчезает, когда мы вспоминаем, что важность, как говорит г-жа де Скюдери, есть лишь уловка тела, чтобы скрыть недостатки ума. Словом, в конце концов только одни правильные умы больше всех бывают обмануты собственной важностью. Считая себя умными, потому что они серьезны, считая себя справедливыми, когда они чернят гения, руководствуясь тщеславием и завистью, они поддаются лишь общему заблуждению. Такие ошибки чувства повсюду являются столь общими и частыми, что я надеюсь угодить желанию читателя, посвятив рассмотрению их несколько страниц данного произведения.

Рассуждение 4. О различных наименованиях ума