Об уме. Рассуждение 4. О различных наименованиях ума. Глава Х. До какой степени мы подвержены ошибкам насчет движущих нами мотивов

 

Предположим, что мать обожает своего сына. Я люблю его ради него самого, скажет она. Однако можно возразить ей: вы совершенно не заботитесь о его воспитании, хотя вам известно, что хорошее воспитание должно способствовать его счастью; почему же по этому вопросу вы не обратитесь к людям умным, почему не прочтете ни одного из сочинений на эту тему? Потому что, ответит она, по-моему, в этой области я знаю столько же, сколько писатели и сколько содержится в их сочинениях. Но откуда же берется у вас это доверие к собственному знанию? Не является ли оно следствием вашего равнодушия? Сильное желание всегда внушает нам некоторое благотворное недоверие к самим себе. Когда мы ведем какое-либо важное судебное дело, то мы обращаемся к приговорам, советуемся со многими адвокатами, читаем составленные ими прошения. Когда мы заболеваем одним из изнурительных заболеваний, при которых мы беспрестано окружены тенями и ужасами смерти, то мы обращаемся к докторам, спрашиваем их мнение, читаем медицинские книги и сами становимся немного врачами. Так мы поступаем, движимые живым интересом. И если в случае, когда дело идет о воспитании детей, вы не испытываете такого же интереса, то, значит, вы не любите их ради них самих. Но, спросит меня эта мать, каковы жe мотивы моей любви? Многие отцы и матери, отвечая, охвачены манией иметь потомство и в детях своих любят, собственно говоря, носителей своего имени; Другие стремятся к власти и в детях любят своих рабов. Животиые оставляют своих детенышей, когда последние не нуждаются больше в защите, а родительская любовь гаснет почти во всех сердцах, когда дети благодаря своему возрасту или положению достигают независимости. Тогда, говорит поэт Саади, отец видит в них лишь алчных наследников, и в этом же, прибавляет названый поэт, ведется причина чрезвычайной любви деда к своим внукам: он видит в них врагов своих врагов.

Наконец, существуют отцы и матери, видящие в детях лишь игрушку и развлечение. Потеря этой игрушки была бы для них невыносимой, но разве их огорчение доказывает, что они любят ребенка ради него самого? Всем известен следующий случай из жизни г-на де Лозена. Он сидел в Бастилии и там, лишенный книг и занятий, томясь от скуки и условий тюремного существования, решился приручить паука. Это было единственным утешением в его несчастье. Начальник Бастилии по жестокости, свойственной людям, привыкшим видеть несчастные, раздавил паука. Заключенный испытал от этого острую скорбь, и нет матери, которую смерть сына поразила бы более сильной печалью. Чем же объясняется сходство чувств, испытываемых к столь различным объектам? Тем, что при потере ребенка, как и при потере паука, Часто оплакивают лишь ту скуку и безделье, которые придется испытывать. И если вообще мать кажется более чувствительной к смерти ребенка, чем отец, отвлекаемый делами или увлеченный честолюбием, то не потому, что мать любит своего сына нежнее, но потому, что она несет утрату, которую трудно заменить. Ошибки чувства являются весьма частыми в этой области. Редко любят ребенка ради него самого. Родительская любовь, которую столько людей выставляют напоказ и которую, как им кажется, они живо ощущают, чаще всего является в них результатом или мании иметь потомство, или жажды власти, или же страха перед скукой и бездельем.

Такая же ошибка чувства внушает фанатичным святошам мысль о том, что их ненависть к философам и преследование их основываются на их религиозном рвении. Но можно возразить им: возмущающий вас в произведении философа взгляд является или ложным, или истинным. В первом случае вы можете проявить ту кроткую добродетель, которой учит ваша религия, и философски доказать ложность этого мнения; христианское милосердие вас даже обязывает к этому. «Мы не требуем, - говорит апостол Павел, - слепого послушания; мы поучаем, мы доказываем, мы убеждаем». Во втором случае, т. е. если мнение данного философа истинно, то оно уже не противоречит религии и думать так было бы богохульством. Две истины не могут быть противоречивыми: и истина, как говорит аббат Флери, никогда не может повредить истине. Но это мнение, скажет фанатический святоша, не согласуется с принципами религии. Значит, вы думаете, можно возразить ему, что все то, что недоступно усилиям вашего ума и чего вы не можете согласовать с догматами вашей религии, действительно несовместимо с ними? Разве вы не знаете, как Галилея позорно таскали по тюрьмам инквизиции за то, что он утверждал, что солнце стоит неподвижно в центре мира; как сначала его учение скандализировало глупцов и казалось им совершенно противоречащим словам писания: «Солнце, остановись!» Однако с тех пор ученые теологи согласовали принципы Галилея с принципами религии. Откуда же вы знаете, что не найдется теолога, более счастливого или более просвещенного, чем вы, который уничтожит противоречие, усматриваемое вами между религией и осуждаемым вами мнением? Что же, как не торопливая критика, заставляет вас навлекать на религию пли по крайней мере на служителей ее ненависть, вызываемую преследованием? Зачем, постоянно прибегая к помощи силы и террора, желать принудить к Молтанию гения и лишить человечество тех полезных знаний, которыми он может его просветить?

Вы скажете, что повинуетесь религии; но она повелевает вам не доверять себе самому и любить ближнего. Если вы не поступаете согласно с этими принципами, то, значит, не дух божий одушевляет вас. Но, спросите вы, какие же божества вдохновляют меня? Леность и гордость. Леность, враг всякого умственного напряжения, восстанавливает вас против тех взглядов, которых вы не можете без изучения и без некоторого усилия внимания связать с принципами, принятыми в школах, но которые, доказанные философски, не могут быть ложными теологически.

А гордость, обыкновенно более сильная в ханже, чем в других людях, заставляет его ненавидеть в гении благодетеля "человечества и восстанавливает его против истин, открытие которых его унижает.

Словом, та же самая леность и гордость, которые, принимая в его глазах вид5 религиозного рвения, делают из него преследователя людей просвещенных, в Италия, в Испании и в Португалии ковали цепи, строили тюрьмы и воздвигали инквизиционные костры.

Но эта же гордость, столь страшная в фанатиках-святошах и заставляющая их во всех религиях во имя всевышнего преследовать гениев, иногда восстанавливает против них людей высокопоставленных.

По примеру фарисеев, которые считали преступниками людей, не принимавших всех их постановлений, многие визири считают врагами народа всех тех, кто не одобряет слепо их поведения! Побуждаемые к этому ошибкой чувства, свойственной почти всем людям, почти все визири принимают свой личный интерес за государственный интерес и бессознательно держатся того мнения, что всякое унижение их гордости является оскорблением народа и что порицание их поведения, с какой бы осторожностью это ни делалось, равносильно возбуждению смуты в государстве. Вы заблуждаетесь, возразим мы им; думая так, вы прислушиваетесь к голосу личной гордости, а не к требованию общественного интереса. Разве вы не знаете, что добродетельный гражданин никогда не останется равнодушным к бедствиям, причиняемым дурным управлением? И разве законодательство, которое из всех наук наиболее полезно, не должно совершенствоваться, подобно другим наукам? Исправляя заблуждепия Аристотеля, Аверроэса, Авиценны и всех изобретателей в искусствах и науках, мы тем самым усовершенствовали их. Желать скрыть ошибки государственного управления под покровом молчания - значит противиться успехам законодательства и, следовательно, счастью человечества. И опять-таки гордость, принявшая в ваших собственных глазах вид общественного блага, заставляет вас выдвигать аксиому, что если ошибка однажды сделана, то правительство должно всегда ее поддерживать и что власть не должна никогда уступать. Но вам можно возразить, что если общественное благо является целью каждого монарха и каждого правительства, то неужели они должны пользоваться властью, чтобы поддерживать глупость! Словом, выдвигаемая вами аксиома означает лишь следующее: я высказал свое мнение и не хочу, чтобы, указывая монарху на необходимость перемены политики, ему слишком ясно доказали, что я был ему плохим советником.

Немногие избегают такого рода иллюзий. Сколько есть людей, добросовестно лживых вследствие недостатка самонаблюдения! И если существуют такие люди, для которых другие являются, так сказать, прозрачными телами и которые равно свободно читают как в своей душе, так и в душах других, то их число невелико. Для самопознания нужно долгое самонаблюдение, длительное изучение самого себя. Моралисты являются почти единственными лицами, заинтересованными в таком анализе, большая же часть людей не знает самих себя.

Среди всех тех, кто с таким жаром нападает на странности некоторых мыслителей, сколь многие считают себя воодушевленными исключительно духом справедливости и истины! Но можно сказать им: зачем же так яростно набрасываться на причуды, которые часто никому не вредят? Если человек держит себя странно, посмейтесь над ним; ведь вы, наверно, так отнеслись бы к человеку ничем не выдающемуся; почему бы не отнестись так же и к мыслителю? Потому что его странности привлекают внимание общества, а, занявшись им, общество забывает о вас, и это оскорбляет вашу гордость. Вот где тайная причина вашего уважения к обычаям и вашей ненависти к необыкновенному.

Вы можете сказать мне: все необычайное поражает, оно увеличивает известность мыслителя; простые и скромные заслуги получают меньше уважения, и, выступая против всего необыкновенного, я ищу этим за не справедливость. Да, но не заставляет ли зависть видеть напускное там, где его нет? Вообще люди выдающиеся мало подвержены этому; человек ленивого и созерцательного характера может быть странным, но он никогда не будет представляться таковым. Поэтому притворство в этом отношении встречается весьма редко.

Какую надо развивать деятельность, чтобы, прослыв странным, поддерживать эту репутацию! Какое знание света нужно иметь, чтобы выбрать именно такую смешную сторону, которая не сделает нас ни презренными, ни ненавистными в глазах остальных людей, чтобы приспособить смешную сторону к нашему характеру и согласовать ее с нашими заслугами? Действительно, лишь при такой дозе гениальности позволительно быть смешным. Если эта доза имеется в наличности, то смешная сторона не только не вредит нам, но даже идет на пользу. Когда Эней спускался в ад, то, чтобы укротить чудовище, стоявшее на страже у его врат, герой по совету Сивиллы запасся пирогом, который он и бросил в пасть Церберу. Кто знает, быть может, для того, чтобы смягчить ненависть современников, люди заслуженные должны бросать в пасть зависти такой пирог смешного? Осторожность призывает к этому и даже человечность требует этого. Если бы родился совершенный человек, то он должен был бы какими-нибудь глупыми выходками смягчать ненависть своих сограждан. Правда, в этом отношении можно довериться природе, ибо каждого человека она наградила достаточным количеством недостатков, чтобы сделать его выносимым.

Очевидным доказательством того, что именно зависть под видом справедливости обрушивается на смешные стороны выдающихся людей, может служить то, что не всякая странность в них оскорбляет нас. Так, грубая странность льстит тщеславию посредственного человека тем, что показывает ему в людях, достойных уважения, смешные стороны, от которых он сам свободен, и убеждает его в том, что все они глупцы и что умен только он один; такая странность всегда способна вызвать его благосклонность к ним. Если, например, выдающийся человек носит странный костюм, то большинство людей, не отличающих ума от глупости и судящих об уме лишь по размерам парика, будут считать такого человека глупцом; они станут смеяться над ним, но из-за этого они будут и.больше любить его. За удовольствие, которое они находят, насмехаясь над ним, они дадут ему право на известность! Нельзя часто смеяться над человеком, не говоря о нем постоянно; и то, что погубило бы глупца, увеличивает репутацию человека достойного. Нельзя насмехаться, не признавая и, быть может, даже преувеличивая его превосходство в той области, в которой он выделяется. Своими преувеличенными насмешками завистник бессознательно способствует славе выдающихся людей. Как должен я быть благодарен тебе, охотно скажет ему выдающийся человек, как много друзей создает мне твоя ненависть! Общество недолго ошибалось относительно мотивов твоей досады: ясно, что тебя оскорбляют не мои странности, но блеск моей репутации. Если бы ты посмел, ты бы тоже стал разыгрывать чудака, но тебе известно, что притворные странности являются пошлостью в человеке, лишенном ума; твой инстинкт подсказывает тебе, что у тебя нет или по крайней мере, что общество не признает за тобой заслуг, необходимых для того, чтобы разыгрывать чудака. Вот в чем истинная причина твоего возмущения странностями. Ты похож на тех безобразных женщин, которые постоянно возмущаются неприличием новых платьев, хорошо обрисовывающих фигуру, и не замечают, что своим преклонением перед старомодным они обязаны своему уродливому сложению.

Наши смешные стороны всегда скрыты от нас, и мы замечаем их лишь в других. По этому поводу я приведу один довольно забавный случай, происшедший, как говорят, в наше время. Герцог Лотарингский давал большой обед. Обед был сервирован в вестибюле, выходившем в цветник. Во время обеда одной даме показалось, что она увидела паука. Она вскрикнула от ужаса, выскочила из-за стола, побежала в сад и упала на газон. Падая, она услышала, что кто-то упал рядом с ней; это был первый министр герцога. «Ах, сударь, - сказала она ему, - вы меня премного успокоили, я бесконечно благодарна вам, я боялась, что совершила неуместную выходку».

- О, сударыня, кто бы мог вынести это? - отвечает министр. - Но скажите: она была очень большая?

- Ax, сударь, он был престрашный!

- Пролетела она около меня?

- Что вы хотите этим сказать? как мог паук пролететь?

- Неужели, - возразил он, - вы произвели весь этот шум из-за паука? Ах, сударыня, какая вы безрассудная; я думал, что это была летучая мышь.

Этот случай характерен для всех людей. Мы не можем выносить своих смешных сторон в другом человеке и упрекаем за них друг друга; в этом мире всегда одно тщеславие насмехается над другим. Поэтому всегда хочется воскликнуть вместе с Соломоном: «Суета сует!» И из этой суеты вытекает большая часть ошибок чувств. Но так как эти ошибки более всего проявляются в даваемых нами советах, то, описав некоторые из ошибок, в которые нас повергает полное незнание самих себя, я считаю полезным указать и на те ошибки, в которые это же незнание самих себя повергает других.

Рассуждение 4. О различных наименованиях ума