Об уме. Рассуждение 4. О различных наименованиях ума. Глава XVI. Метод определения того, к какой области занятий мы наиболее способны

 

Чтобы узнать свои таланты, человек должен исследовать, какого рода предметами случай и воспитание заполнили его память и в какой степени велика его любовь к славе. От комбинации этих двух факторов зависит род занятий, избираемых данным лицом. Нет ни одного человека, который был бы вполне лишен знаний. И смотря по тому, что больше содержится в памяти, факты ли из физики или из истории, образы или чувства, мы являемся более или менее склонными к физике, или к политике, или к поэзии. Если человек отдается этому последнему искусству, то он может сделаться тем более великим художником в какой-либо одной области, чем больше сокровищница памяти доставит ему предметов, нужных для определенной категории картин. Один поэт рождается в суровом климате Севера, где на быстрых крыльях постоянно проносятся черные ураганы; его взор не блуждает по цветущим долинам, он знает лишь вечную зиму, которая с волосами, поседевшими от инея, царит над бесплодными пустынями; эхо доносит ему лишь рев медведей; он видит только снега, только нагроможденные льдины и ели, столь же древние, как сама земля, простирающие свои мертвые ветви над озерами, омывающими их корни. Другой поэт, наоборот, рождается в счастливом климате Италии, где воздух чист, земля усеяна цветами, где легкое дыхание зефиров колышет вершины благоухающих лесов; он видит здесь ручейки, которые множеством серебристых извилин прорезывают однообразие зеленых лугов; он видит, как искусство соединяется с природой для украшения городов и деревень, - здесь все кажется сотворенным для услаждения взора и для опьянения чувств. Можно ли сомневаться в том, что из этих двух поэтов последний изобразит картины более приятные, а первый более величественные и страшные? Но ни тот ни другой из этих поэтов не создаст этих картин, если он не будет одушевлен сильною любовью к славе.

Первичным материалом нашего ума являются те предметы, которые случай и воспитание вкладывают в память; но этот материал остается мертвым и бездеятельным до тех пор, пока страсти не приведут его в брожение. И только тогда он производит новое сочетание идей, образов или чувств, которым мы даем наименование гениальности, ума или таланта.

Определив количество и род тех предметов, которые хранятся в складе нашей памяти, мы должны, прежде чем избрать какую-либо отрасль занятий, определить степень нашего стремления к славе. Здесь мы весьма склонны к заблуждению и охотно называем страстями самые обыкновенные наши склонности; между тем, как я уже сказал, отличить склонность от страсти очень легко. Нами владеет страсть, когда мы одушевлены одним-единственным желанием, когда все наши мысли и поступки подчинены ему. Мы имеем только склонность, когда наша душа разделена между многими желаниями, более или менее равными по силе. И чем многочисленнее эти желания, тем умереннее наши склонности, и обратно; чем меньше желаний, чем ближе они к единству, тем сильнее наши склонности и тем легче они переходят в страсти. Словом, страсть характеризуется единым желанием или по крайней мере преобладанием одного желания над всеми остальными. Определив наличие страсти, необходимо узнать степень ее силы, а для этого нужно уяснить себе степень восхищения, которое мы испытываем по отношению к великим людям. В ранней молодости это является довольно точной меркой для нашей любви к славе. Я говорю - в ранней молодости, потому что тогда мы более способны к страстям и, следовательно, к энтузиазму. Кроме того, в юности у нас нет причин унижать заслуги и таланты; мы еще надеемся заставить впоследствии уважать себя самих за то, что сейчас мы уважаем в другом. С людьми зрелыми дело обстоит иначе. Человек, достигший известного возраста и не обладающий никакими заслугами, обыкновенно выказывает презрение к талантам других, дабы утешить себя в их отсутствии. Чтобы судить о заслугах другого лица, нужно быть беспристрастным, а следовательно, не испытать еще чувства зависти, В ранней молодости человек еще не завистлив, и поэтому юноши смотрит на великих людей почти теми же глазами. какими видит их потомство. Поэтому следует вообще отказаться от уважения со стороны лиц своего возраста и ожидать его только от молодых. Их похвала может служить некоторой оценкой наших заслуг, а их восхищение великими людьми может служить для оценки их собственных достоинств. Если мы в другом человеке уважаем лишь такие идеи, которые сходны с нашими собственными, то наше уважение к чужому уму всегда пропорционально нашему собственному уму. Человек прославляет великих людей, когда сам чувствует себя созданным для величия. Почему Цезарь плакал перед бюстом Александра? Потому что он был Цезарем. Почему же с тех пор никто уже не плачет перед этим изображением? Потому что больше нет Цезарей.

Словом, степенью нашего почитания великих людей мы можем измерять степень нашей любви к славе и, следовательно, определять выбор своих занятий. Выбор этот всегда бывает удачным, когда в любой отрасли знания сила страсти пропорциональна трудности добиться успеха; успех же достигается тем труднее, чем большее число людей занималось данной отраслью творчества и усовершенствовало ее. Нет ничего более смелого, чем избрать своим поприщем то, на котором прославились Корнель, Расин, Вольтер и Кребильон. Чтобы отличиться на этом поприще, нужно быть способным к чрезвычайным усилиям ума и, следовательно, быть одушевленным сильнейшей любовью к славе. Человек, неспособный на такую высшую страсть, не должен вступать в состязание с подобными соперниками, но избрать деятельность, в которой легче добиться успеха. Такие области существуют: так, в физике имеются необработанные участки и вопросы, на которые выдающиеся гении, занятые более интересными темами, бросили, так сказать, лишь беглый взгляд. В этой области, так же как и во всех ей подобных, открытия и достижения доступны почти каждому уму и только на них могут притязать слабые страсти. Тот, кто не пьян любовью к славе, должен искать ее на окольных тропинках и избегать больших дорог, проложенных выдающимися людьми. Наши заслуги показались бы ничтожными по сравнению с их заслугами, и предубежденное общество отказало бы нам даже в заслуженном уважении.

Словом, репутация человека, обладающего лишь слабыми страстями, зависит от ловкости, с которой он избегает сравнения себя с людьми, охваченными большей страстью к славе и делающими, следовательно, большие умственные усилия. Благодаря такой ловкости человек, обладающий лишь слабыми страстями и. весьма небольшим умом, может тем не менее приобрести довольно хорошую репутацию, если он с юности научился работать и размышлять. Словом, для наилучшего применения своего ума нужно, по-видимому, обратить главное внимание на сравнение степени своей собственной страсти со степенью той страсти, какую предполагает избираемое занятие. Тот, кто в этом отношении способен к точному наблюдению над собой, избегнет множества ошибок, которым подвержены многие выдающиеся люди. Так, он не н.1чнот изучения новой области в тот момент, когда возраст умерит в нем пыл страстей. Он поймет, что, сменяя одну за другой разные области науки или искусства, он во всех них достигнет лишь среднего уровня и что такая универсальность является подводным камнем, о который часто разбивались люди умные, но тщеславные, н, наконец, что только в ранней юности мы обладаем тем неустанным вниманием, которое доискивается до первооснов каждого искусства и каждой пауки: это важная истина, незнание которой часто задерживает развитие гения и препятствует успеху паук. Для усвоения этой истины нужно помнить, что любовь к славе, как это доказано мной в третьем Рассуждении, зажжена в нашем сердце любовью к физическим наслаждениям; эта любовь всего сильнее в ранней молодости, и, следовательно, на заре жизни мы способны на самую сильную любовь к славе. В эту пору мы ощущаем в себе пламенные зародыши добродетелей и талантов. Сила и здоровье, текущие по нашим жилам, сообщают нам чувство бессмертия; нам кажется, что годы протекают с медлительностью веков; мы знаем, что мы смертны, но не ощущаем этого и поэтому тем горячее стремимся заслужить уважение потомства. Не то, когда возраст охлаждает страсти. Тогда мы начинаем видеть вдали разрушение, приносимое смертью. Смертные тени. примешиваясь к слиянию славы, омрачают ее блеск. Мир меняется перед нашим взором, он не интересует нас больше; в нем не происходит ничего значительного. И если мы еще идем по пути, на который толкнула нас любовь к славе, то лишь в силу привычки; привычка укрепляется, когда страсти ослабевают. Кроме того, мы боимся скуки и, чтобы избавиться от нее, продолжаем изучать науку, привычные идеи которой легко связуются в нашем уме. Но мы уже неспособны к напряженному вниманию, которого требует изучение новой области. Если вы уже достигли тридцатипятилетнего возраста, то из великого математика вы не сделаетесь уже великим поэтом, из великого поэта великим химиком, из великого химика великим политиком. Если в этом возрасте человек получит какое-нибудь высокое назначение и если те идеи, которыми наполнена его голова, не имеют никакого отношения к его новой должности, то или это место не требует ума и талантов, или же этот человек будет плохо исполнять свое дело.

Среди должностных лиц, которые иногда слишком сосредоточиваются на рассмотрении частных дел, найдется ли хоть одно, которое могло бы достойно занимать высокие места, если бы оно втайне уже не подготовлялось к этой должности? Человек, пренебрегающий такой подготовкой, может только опозорить себя, получив место. Если он обладает характером цельным и деспотическим, то его начинания будут всегда суровыми, нелепыми и вредными для общественного блага. Если же он кроток и стремится к общественному благу, то он не посмеет ничего предпринять. И как мог бы он решиться на какие-нибудь перемены в управлении? Нельзя идти твердыми шагами по незнакомым дорогам, пересекаемым множеством пропастей. Твердость и смелость ума всегда обусловливаются его широтой. Человек, богатый средствами для исполнения своих проектов, всегда смел в своих замыслах; наоборот, человек, бедный средствами, неизбежно приобретает привычку к робости, которую глупцы часто принимают за мудрость. Если опасно слишком часто изменять правительственную машину, то, с другой стороны, эта машина иногда останавливается, если в нее не вставлять новых пружин. Невежественный рабочий не смеет предпринять это, и машина распадается тогда сама собой. Иначе поступит искусный рабочий: смелой рукой он починит машину и тем самым сохранит ее. Но такая мудрая смелость предполагает глубокое изучение науки управления, изучение утомительное, на которое мы способны только в ранней молодости и, может быть, в тех государствах, где общественное уважение обещает нам большие выгоды. Великие таланты не произрастают там, где общественное уважение не доставляет никаких благ. Небольшое число знаменитых людей, которые благодаря превосходному воспитанию или особому стечению обстоятельств стремятся к общественному уважению, покидают в таких случаях свою родину. Такое добровольное самоизгнание является предвестником гибели страны; эти изгнанники подобны орлам, чье бегство возвещает близкое падение того древнего дуба, на который они обыкновенно садились.

Сказанного мной на эту тему достаточно. Из установленных в этой главе положений я выведу следующее заключение: то, что мы называем умом, есть продукт всего содержимого нашей памяти и брожения этого содержимого, производимого в нас любовью к славе. Словом, только комбинируя, как я уже сказал, предметы, вложенные в нашу память случаем и воспитанием, со степенью нашей любви к славе, мы можем действительно познать и силу, и свойства нашего ума. Тот, кто добросовестно наблюдает в этом отношении за собой, напоминает отчасти искусных химиков, которые могут заранее предсказать результат опыта, если знают, какие вещества положены в колбу и как сильно она нагрета. В связи с этим я замечу, что, если существует искусство возбуждать сильные страсти, если существуют легкие средства, чтобы заполнить память юноши известного рода идеями и предметами, то, следовательно, существуют и верные способы для создания гениев. Такое познание природы ума может быть весьма полезным для лиц, жаждущих известности. Оно может указать им средства к ее достижению; научить их, например, тому, что они не должны разбрасывать свое внимание на множество различных предметов, но всецело сосредоточивать его на идеях и предметах, относящихся к области, в которой они хотят прославиться. Конечно, не нужно заходить слишком далеко в своем самоограничении: нельзя быть глубоким в одной области, если не совершать набегов во все другие области, аналогичные нашей. Мы должны даже посвятить некоторое время рассмотрению основных принципов различных наук. Всегда полезно следить за единообразным ходом человеческой мысли в различных областях наук и искусств и рассматривать всеобщую связь, соединяющую между собой все человеческие идеи. Такое изучение обостряет и расширяет ум; но ему можно посвящать лишь некоторое время, главное же внимание следует обращать на разработку своего искусства или науки. Редко достигает славы тот, кто в изучении руководствуется лишь своим нескромным любопытством. Представьте себе ваятеля, равно склонного как к скульптуре, так и к политике и наполняющего свою память совершенно не связанными между собой идеями. Я утверждаю, что этот ваятель окажется, несомненно, менее талантливым и менее прославится в своем искусстве, чем если бы он всегда заполнял свою память предметами, относящимися к его искусству, и не соединял бы в себе, так сказать, двух людей, которые не могут ни делиться мыслями, ни беседовать друг с другом.

Кроме того, знание, что такое ум, полезное для частных лиц, может быть полезным и обществу: это знание может просвещать лиц высокопоставленных относительно выбора служащих и помогать им в каждой области отличать достойных людей. Прежде всего они узнают их по роду их занятий, во-вторых, по степени их страстной любви к славе; причем, как я уже указал, эта страсть к славе всегда соразмерна любви к уму и почти всегда она соразмерна достоинству лиц, составляющих наше общество.

Человек, не любящий и не уважающий тех людей, которые своими поступками или произведениями заслужили общее уважение, есть, без сомнения, человек недостойный. Между глупым и умным человеком слишком мало точек соприкосновения, что делает всякое общение между ними невозможным. Действительно, слишком большая любовь к обществу людей посредственных всегда налагает на человека почать отвержения.

После того как я со стольких сторон рассмотрел ум, мне следовало бы, может быть, попытаться набросать план хорошего воспитания. Подробный трактат на эту тему должен был бы явиться завершением моего труда. Если я отказываюсь от такой задачи, то лить потому, что знаю, что если бы даже я был способен указать средства для исправления людей, то при современных нравах ими почти невозможно было бы воспользоваться. Я ограничусь тем, что брошу беглый взгляд на так называемое воспитание.

Рассуждение 4. О различных наименованиях ума