Андрей Кураев. Сатанизм для интеллигенции. О Рерихах и православии. 7. Бог Библии и пантеизм

(Том I. Религия без бога. II. Путь к пустоте)

Священник озадаченно морщил лоб. Потом решительно сказал: - Кажется, вы меня не совсем понимаете. Жизнь каждого человека чего-нибудь да стоит. И ваша, и моя. Все мы для чего-то нужны. Это догмат, в который уверовать труднее всего. Бог дорожит нами. Почему - одному Ему известно. Но только потому и существуют полицейские.

Г. К. Честертон


Личность и ограниченность

Кажется, Честертон однажды заметил, что мир страдает от того, что он полон христианских добродетелей, сошедших с ума. Жажда послужить Высшему, смиренно принести свою жизнь как жертву Тому, Кто Сам пожертвовал Собою на кресте - это исконное христианское чувство. Но это доброе чувство оккультисты пробуют повернуть на служение не Искупителю, а совершенно иным духам. Точно так же и желание обрести причастие Богу в глубине своего сердца - тоже традиционный мотив христианской духовности. Но оккультисты это желание трансформируют в пантеизм.

Люди должны стать "как боги" - это замысел Творца о нас. Но первородный грех людей, вновь и вновь повторяющийся в оккультных практиках, состоял именно в том, что человек захотел стать Богом помимо Бога. "Уподобимся Христу, ибо и Христос уподобился нам, соделаемся Богами ради Него , ибо и он стал человеком ради нас", - призывает свят. Григорий Богослов. Но человек захотел стать Богом не ради Бога, а ради себя. Человек решил, что он может из себя обновить себя и преобразовать.

Чтобы это гордое стремление было оправданно, человек, обоготворяющий себя, создает соответствующую философскую картину мира. Пантеизм жизненно, экзистенциально необходим оккультистам. Ведь весь энтузиазм неоязычества строится на простеньком силлогизме: "Бог есть все; все есть Бог; Я - часть всего; следовательно я есть Бог". Именно жажда самообожествления понуждает принимать довольно сомнительные концепции мироздания.

Три "благовестия" принесли Рерихи европейцам: нет личности; нет Бога; нет свободы. "Махатма отрицает и говорит против кощунственного человеческого представления Личного бога. Махатма отрицает Бога церковной догмы", - свидетельствует Елена Ивановна Рерих.

Это - правда. На Востоке представление о личности связывается с ограниченностью. "Как великому уложиться в малое и космическому в личное?" - вопрошают Махатмы (Иерархия, 273). Для теософии "зеркало дьявола есть символ привязанности человека к своей личности или самости". "Личность есть синоним ограничений" , - утверждают Махатмы, а потому нельзя прилагать это слово к Божеству.

Но это неправда.

У слова "личность" долгая философская история. Но даже если брать тот его смысл, который устоялся в дохристианской мысли, и тогда церковные богословы имели полное право свидетельствовать о Боге как Личности. Первичный смысл слова "ипостась" (которым в богословском языке Церкви и выражалась тайна личности) - конкретное существование, отличимое от любого другого. В терминологии Аристотеля, воспринятой византийской мыслью, ипостась - это "вторая природа", то есть конкретное существование конкретного предмета. Природа как таковая - это абстракт, чистое понятие. Нет такой идеи (природы) луга, на которой паслась бы идея (природа) лошади. Бог реален, конкретен, Он не тождествен нашей идее о Нем. Значит, можно сказать, что Бог есть ипостась (по формуле Аристотеля, "нет природы без ипостаси").

Более того, к Богу можно приложить термин "просопон" - другое слово, которое также было переведено на европейские языки как "личность". "Просопон" в своем философском значении - это нечто узнаваемое, те признаки, по которым можно узнать собеседника. "Узнаваем" ли Бог? Может ли человек различить опыт встречи с кошкой и опыт встречи с Богом? Очевидно, да. Значит, Бог все же как-то отличается от мира. И когда Елена Рерих выражает свое полное недоумение - как это христиане умудряются отличать Бога от обычных реалий , она тем самым свидетельствует лишь о том, что ей самой просто незнакомо действие подлинной, а не "космической" благодати.

В конце концов любая серьезная философия и богомыслие приходят к выводу о том, что Бог инаков, чем мир. Как заметил А. Ф. Лосев, вера действительно знает свой предмет. Ведь верят (в собственно религиозном, а не обыденном смысле) не во "что-то вообще". А в этом случае, как правильно заметил А. Лосев, "или вера отличает свой предмет от всякого другого - тогда этот предмет определен и сама вера определенна, или вера не отличает своего предмета от всякого другого - и тогда у нее нет ясного предмета, и сама она есть вера ни во что, т. е. не вера. Но что такое фиксирование предмета, который ясно отличен от всякого другого предмета? Это значит, что данный предмет наделен четкими признаками, резко отличающими его от всякого иного. Но учитывать ясные и существенные признаки предмета не значит ли знать предмет? Конечно, да. Мы знаем вещь именно тогда, когда у нас есть такие ее признаки, по которым мы сразу отличим ее от прочих вещей и найдем ее среди пестрого многообразия всего иного. Итак, вера в сущности своей есть знание".

В утверждении инаковости Бога и мира состоит суть мистического богословия. Елена Рерих любит при случае цитировать пассажи из христианских апофатических трактатов и замечать: ах, если бы христиане всегда мыслили так же глубоко. Она при этом не замечает самого главного: христианские богословы для того говорили о том, что Бога нельзя мыслить по образу мира, чтобы ощутить безмерное превосходство Творца над миром и человеком. Рерих же в этих самых текстах пытается найти подтверждение своей уверенности в том, что вне мира Бога, собственно, и нет. Христианское апофатическое богословие имеет своей целью отличить Бога от мира, а не растворить Бога в мире. Оно говорит, чем Бог не похож на мир, сверхкачествен. Лишь зная Бога, можно сказать, что Он не похож на то, что мы встречали в нашем прошлом опыте.

Удивительно, что даже с таким пониманием Божественной "ипостаси" теософы вполне могут не согласиться. Может быть, обычная для Блаватской небрежность в обращении с терминами и фактами послужила причиной такой ее сентенции: "Я верю в незримого и всеобщего Бога, в абстрактный Дух Божий, а не в антропоморфное Божество". Что значит "абстрактный Дух Божий"? В смысле - "существующий лишь в нашей мысли"? "Абстрактный" - в смысле "нереальный"? Или - "неконкретный"? Неузнаваемый и непознаваемый? Но способна ли Блаватская отличить действие Духа Божия от мяуканья кошки? Значит, все-таки, она считает возможным конкретное Богопознание? Да, Бог "непознаваем" в смысле неисчерпаемости Его бытия нашим умом. Но, как говорил св. Кирилл Иерусалимский: "Ужели потому, что не могу выпить целой реки, не брать мне и в меру полезного для меня?". И если я не могу выпить моря - это не означает, что я не могу отличить вкуса водопроводной воды от океанской.

Или Блаватская, говоря о вере в "абстрактный дух", имеет в виду, что идею Бога надо абстрагировать от мира, от всех земных представлений, от всего знакомого и привычного нам земного опыта? Но это значило бы как раз четко различать Бога и мир, то есть встать на путь именно христианской, антипантеистической мистики.

А может, и действительно Блаватская считает Дух Божий "абстракцией", которая существует в умах недоразвившихся христиан, но не более. Честертоновский отец Браун однажды вступил в полемику с носителем таких "абстрактных" воззрений на Божество: "Нет, нет, нет! - сказал он чуть ли не гневно. - Никакой это не образ. Вот что получается, когда заговоришь о серьезных вещах. Просто хоть не говори! Стоит завести речь о какой-нибудь нравственной истине, и вам сейчас же скажут, что вы выражаетесь образно. Один человек - настоящий, двуногий, - сказал мне как-то: "Я верю в святого Духа лишь в духовном смысле". Я его, конечно, спросил: "А как же еще в него верить?" - а он решил, что я сказал ему, будто надо верить только в эволюцию, или в этическое единомыслие, или еще в какую-то чушь".

В общем, когда греческие и раннехристианские авторы I-III веков говорили о Боге как об "ипостаси", они прежде всего имели в виду, что Бог - не "абстракция", не "образ", не "символ", но подлинное Бытие.

Однако, греческие попытки мыслить личность были ограниченны. Дохристианская мысль содержала в себе действительный и обоснованный запрет на персонифицированное представление об Абсолюте. Этот запрет был преодолен христианской мыслью через радикальное переосмысление того, что есть личность (ипостась). Теософы, всегда неспособные понять новизну христианства и всегда стремящиеся к возрождению доевангельских стереотипов мысли, естественно, не заметили этого и продолжали полемизировать с персоналистической теологией так, как будто после Пифагора действительно ничего нового в мире философии не происходило.

Какой же довод заставлял дохристианских философов считать, что Божество и личность несовместимы? Индивидуальность, отмечали они, - это отличность одного предмета от другого. И если Абсолют должен вмещать в себя все, всю полноту бытия, то он не может быть индивидуален. Поэтому откровение о Божественной личности, принесенное в мир Евангелием, не может не быть кощунством с точки зрения "древней мудрости". Как мог, боролся языческий мир с этим новым откровением, порождая ересь за ересью, - и в борьбе с ними Церковь действительно формулировала свои догмы. В результате трудной работы и мысли и сердца христианское богословие пришло к выводу о необходимости различения природы, индивидуальности и личности.

Природа (сущность) - это те специфические качества, которыми обладает данный предмет. Скажем, природа человека в узком смысле - это то, что отличает человека от животного и ангельского мира. В более широком смысле "человеческая природа" - это вообще все, что свойственно человеку (независимо от того, роднят ли эти черты человека с горним или низшим миром, или же отличают его от жителей этих миров). Попытки познать природу - это поиски ответа на вопрос "что есть человек".

Индивидуальность - это те особенности, которыми отличаются друг от друга носители одной и той же природы. Это различия людей между собой. Можно сказать, что каждый из нас лишь отчасти обладает человеческой природой - каждый на свой лад. Поэтому выявление индивидуализирующих черт - это познание того, как, в какой мере, каким образом данный человек осуществляет свою человечность.

Наконец, личность - это собственно тот субъект, который обладает всеми природно-индивидуальными свойствами. Само по себе личностное бытие бескачественно. Любые характеристики относятся к природе. Личность же - это тот, кто владеет этими качествами, свойствами, энергиями, кто развертывает их в реальном бытии. Природа отвечает на вопрос "что?", индивидуальность - на вопрос "как?", личность - на вопрос "кто?".

Схожее различение пробует установить и теософия. В тексте, принадлежащем предреволюционному лидеру теософского движения в России Е. Писаревой, находим: "Психология Древнего Востока ясно различает бессмертную индивидуальность человека и его смертную личность. Все личное умирает вместе с человеком, но весь результат личных переживаний сохраняется в бессмертной индивидуальности и составляет ее непреходящее содержание". Во-первых, этот текст стоит запомнить тем, кто полагает, что "закон кармы" обещает им лучшую жизнь в будущем. Ничего подобного: лично вам ничего не достанется. Личность будет уничтожена. Ваше "кто" исчезнет, и лишь те различные свойства, из которых сложилась ваша индивидуальность, лишь отдельные энергии - "дхармы", которые на время сложились в вашу индивидуальность, будут продолжать свой путь по вселенной.

Но главное - здесь прекрасно видна пропасть между христианской и пантеистической мыслью. Христианство полагает, что индивидуальность как конкретная совокупность моих случайных черт и поступков может быть преображена и даже стерта (точнее - восполнена). Но моя личность, мое Я останется самим собой и может обрести большую полноту жизни в Боге. Если душа человека пришла на последний Суд с таким багажом, что не может быть взять в Вечность - этот тленный багаж будет сожжен огнем Вечности. Если же то, что любил человек в своей земной жизни и то, что он скопил в своей душе, достойно Христа - оно будет преображено Христовою любовью. Но даже если человек пришел с пустыми руками и с пустой душой - сгорают его "нажитки", его "индивидуальность", но не его личность. "Каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем сам спасется, но так, как бы из огня" (1 Кор. 3,13-15). Вот разница с теософией. Она говорит, что "сам погибнет", но "дело его живет". Христианство все полагает наоборот. То, что было "моим", может быть оставлено в уже ненужном доме. Но я сам не могу раствориться в небытии.

Здесь дело не в терминах, а в самой сути: чему уготовано будущее: "моему" или "мне"? Христианство не говорит: "да будут бессмертны наши дела и наши кармы". Оно говорит - "чаю воскрешения мертвых".

Христианство разглядело в человеке личность - и поднесло свое открытие к порогу Вечности. Исторически, впрочем, было иначе: сначала Бог открылся человеку как Личность, затем человек познал себя как образ Божий. Но в философии человек всегда начинает с того, что попроще и поочевидней - с себя. Из христианской антропологии яснее становится учение о Троице.

Итак, личность не есть индивидуальность. Да, личность - это инаковость, это отличие. Хотя личность - это "другой", но качественно не отъединенный, не противопоставленный единосущным бытиям. Поскольку же сами по себе личности не могут быть познаны или охарактеризованы через содержательно-качественное различение, инаковость личностей стоит по ту сторону любых качественных, конкретных наполнений. Поэтому мыслимо бытие такого множества личностей, которое ничем не дробит и не умаляет единства бытия. Если каждая из этих личностей равно обладает всей полнотой Абсолюта, если нет ничего, в чем одна из Личностей была бы отлична от другой - то философия монизма оказывается не в противоречии с возвещением Личностного Бога. Точнее - Бога, единого в Своем существе и Троичного в Своих Лицах.

Так, различая индивидуальность и личность, христианская мысль имеет право говорить о Боге как о Личности, не имея в виду при этом индивидуалистическую ограниченность Божественного Бытия.

Преп. Иоанн Дамаскин давал такое определение личности (ипостаси): "ипостась есть существование само по себе". Ипостась как "существование само по себе" может значить existentia pura - чистое существование без каких-либо собственных качеств. Но может означать и способность существовать и действовать, исходя из самого себя.

При первом понимании оно означает, что человек не сводится к своим качествам, к своей природе. Личность возвышается над любыми свойствами данного человека и может его переменить, если привлечет в себя энергии Божией благодати.

При втором понимании надо вспомнить, что свобода обычно определяется как возможность иметь источник своих действий в самом себе. Определение преп. Иоанна Дамаскина означает, что личность человека и есть свобода. И по удивительной интуиции то же понимание человеческой тайны мы видим у Пушкина:

Основано от века,
По воле Бога самого
Самостоянье человека -
Залог величия его.

"Самостоянье человека" - это и есть ипостась. Не просто некая "вторая природа", не просто конкретность, но реальность, сознательно и свободно действующая из себя самой - вот что оказывается "ипостасью".

Если в этом смысле слово "ипостась" прилагается к Богу, оно означает все ту же первичность бытия по отношению ко всякому качеству. "Кто" первичнее "что". "Не Сущий из сущего, а сущее из Сущего", - пояснял св. Григорий Богослов. То есть не Тот, Кто есть (ипостась Отца) из того, что есть (из безличностной божественной природы), но то, что есть - из Того, Кто есть.

Вне времени, в вечности, ипостась Отца разделяет бытие с ипостасями Сына и Духа, которые бытийствуют не "из природы Отца", а "от ипостаси Отца". "Разделяет" - не в смысле "делит", но в смысле соучаствует. "Все предано Мне Отцом Моим" (Мф. 11,27). Мы не знаем, в чем разница между "рождением" Сына и "исхождением" Духа. Более того, мы не знаем, чем и в чем отличаются "рожденность" от "нерожденности", т. е. Сын от Отца. Ответ, точнее, может быть один - ничем. Св. Григорий Нисский ясно показывает, что это - апофатические имена. Они не утверждают, в чем разница, но лишь фиксируют, что это - разные. Не "другое и другое", но "Другой и Другой". В конце концов все учение о Троице обращается к тайне Личности: есть три Личности Вечного Бога, которые никак не отличимы для "качественно-природного" анализа, но которые экзистенциально не тождественны ("Сын не есть Отец, но Он есть то, что Отец есть" - св. Григорий Богослов). У них все единое и общее, но сами Они - разные. Поэтому здесь нет "Тритеизма", "трех богов". Они неразличимы в нашей мысли, но они реальны в своем бытии - "ипостасны".

Персоналистическая интуиция христианской мысли имеет очень важные последствия для всего христианского мироощущения. То, что Бог есть Личность, позволяет объяснить реальность тварного, материального, внебожественного мира.

В средневековой философии ставился вопрос: как Бесконечная причина может породить конечные следствия. Если Бог бесконечен, может ли быть конечным созданный Им мир или даже любая из частей его? Говоря языком современной физики - как может бесконечная энергия реализовываться конечными порциями (квантами)? При условии, что вся энергия находится в актуализированном состоянии (а Бог - это именно актуальная бесконечность), и если нет никаких внешних препятствий (а философская мысль не может допустить, чтобы нечто препятствовало деятельности Абсолюта - ибо иначе Он не Абсолют) - приходится признать, что Творящая Бесконечность должна развернуть себя в бесконечный мир, исчерпать Себя в этом акте эманации и отождествить Себя с ним. Соответственно, в так мыслимом мире не могло бы быть ничего, что было бы хоть немного отлично от Абсолюта. Не то, что "всюду есть частица Бога", нет, пришлось бы говорить более радикально: все в мельчайшей своей частице и в каждом своем действии есть Бог.

Собственно, это и есть путь теософской мысли, которая "отказывается приписать "создание", и в особенности, образование - нечто законченное - Бесконечному Принципу. ЭТО не может создавать".

Отсюда делается вывод: раз "Парабраман, будучи абсолютной Причиной, пассивен" - значит, Он ничего и не "причинил". Это Причина, у которой нет следствий. И если нам кажется, что что-то не есть ЭТО, - значит наше зрение просто дефектно. Оно считает существующим то, чего на самом деле нет и быть не может. Философски эта идея обладает достаточной гипнотической силой, и способна по крайней мере некоторых людей привести к выводу о том, что ничего, собственно, и не существует - в том числе и их самих. Идея пантеизма носит радикально нигилистический характер - она отрицает все, кроме "Парабрамана". Все расценивается как проявление Абсолюта, не имеющее никакой самостоятельности.

С точки зрения философской это все равно не решение проблемы. Философия должна постигать реальный мир, а не просто рисовать внутренне логические фантазии. Даже пантеизм различает относительное и Абсолютное бытие. Но он оказывается абсолютно бессилен пояснить, откуда же взялось само это различение. Если Абсолют не может быть причиной относительного, то откуда же оно взялось?

- Надо признать, что Божественное творчество все же ограниченно, "порционно". Но кто и как может ограничить действие Абсолюта? - Только Он сам. Бесконечная энергия может излучаться частями, лишь если в источник энергии встроен механизм, контролирующий утечку энергии. Значит, в Боге необходимо допустить некоторую сложность - различать источник божественной творческой энергии и некую "контролирующую инстанцию". И это различие надо провести строго в рамках теологического монизма, не утверждая "двух богов" или "иерархии абсолютов". Но любая сложность, допускаемая в Боге, уничтожает саму идею Бога как абсолютно единого и потому простого бытия. Как же утвердить сложность Бога, не утверждая при этом Его многосоставности?

Это можно сделать только через различение природы и ипостаси. Природа Божества абсолютно проста и едина, в ней нет никаких оттенков, различий, прибавлений или структур. "Чтойность", качественность Божественной природы проста, неизменна, самотождественна. Но бытие Бога полнее божественной природы. Есть надприродная Личность, которая не имеет никаких собственных свойств, которая не есть что-то иное, нежели природа. Личность - это кто , тот субъект, который владеет природой, вбирает ее в себя.

Божественная природа является источником энергии. Она одна и бесконечна в себе. Но природа Бога отлична от Личности Бога - и по Личному, сознательному, свободному решению Личности божественная природа проявляет себя тем или иным образом через конкретное и ограниченное "действование"-энергию. И эта Божественная Личность, по своей свободной любви желая создать многообразный и сложный мир, умеряет проявление бесконечной божественности своей природы так, что мир не испепеляется бездной Божественного света.

Этот образ божественной любви в христианской мысли определяется термином "кеносис" - самоумаление, самоистощание Божества. Это смирение Бога перед тварью. Это забота Бога о мире, в своем пределе завершившаяся Голгофой. "Он отказался без противоборства, как от вещей, полученных взаймы, от всемогущества и чудотворства, и был теперь как смертные, как мы" (Б. Пастернак).

В своем кеносисе Творец дает возможность одному из творений существовать вполне самостоятельно и независимо от Него. Бог относится к миру не как сущность к явлению, но как Творец к творению. Вселенная не явление Творца, но явление мудрости и любви Творца. У Бога есть своя сущность, и эта сущность не есть мир; у этой сущности есть свои проявления в мире, но они тогда называются не "энергиями космоса", а "нетварными энергиями Творца".

Бог творит мир, а не превращается в мир. То, что Бог есть Личность, защищает свободу твари, свободу человека и позволяет человеку также быть личностью, то есть свободным источником своих поступков.

И что же - эта христианская диалектика заслуживает той ругани "христианского антропоморфизма", что наполняет "Письма Махатм"? Задолго до Емельяна Ярославского Махатмы рисовали карикатуры на христианское понимание Бога, "который сидит, развалившись, откинувшись на спинку на ложе из накалившихся метеоров и ковыряет в зубах вилами из молний".

В ипостасности видит христианская мысль "образ Божий" в человеке. Эта ипостасность, "самостоянье" есть то, что до некоторой степени уподобляет человека Богу. Благодаря богообразной ипостасности и человек может свободно и осознанно контролировать действия своей природы. В этом - утверждаемое христианством сходство Бога и человека, а отнюдь не "ковыряние вилами в зубах". И для того, чтобы не мыслить Бога в категориях "ковыряния в зубах", совсем не обязательно становиться на позиции пантеизма.

Если бог есть любовь

Чтобы вполне ясно было, что личностность не ограничивает Божественной абсолютности, поставим мысленный, философский, эксперимент. Представим себе безличный Абсолют. Это некая абсолютная субстанция, которая не знает себя, не контролирует себя, не обладает самосознанием и волей. Блаватская говорит о нем так: "Мы называем Абсолютное Сознание "бессознанием", ибо нам кажется, что это неизбежно должно быть так... Вечное Дыхание, не ведающее самое себя".

И представим личный Абсолют: столь же бесконечная и всесовершенная субстанция, которая знает себя, владеет всеми своими проявлениями и действиями, обладает самосознанием. Какой из этих двух образов бытия кажется более совершенным и достойным Бога?

Это следование путем онтологического аргумента: если мы мыслим Абсолют, мы должны его мыслить как совокупность всех совершенств в предельной (точнее - беспредельной) степени. Относятся ли самоосознание и самоконтроль к числу совершенств? Да. Следовательно, и при мышлении об Абсолюте необходимо допустить, что Абсолют знает Сам Себя. Входит ли в число совершенств свобода? Очевидно, что из двух состояний бытия совершеннее то, которое может действовать свободно, исходя из самого себя, сознательно и с разумным целеполаганием. Следовательно, и при мышлении Абсолюта достойнее представить, что каждое его действие происходит по его свободной воле, а не по какой-либо неосознаваемой необходимости.

Понимание Единого как свободной и разумной Личности более достойно, чем утверждение безликой Субстанции. Но продолжим наш эксперимент на тему о том, как достойнее думать о Боге.

Можно быть нерелигиозным и неверующим человеком, но все-таки понимать, что среди множества богословских концепций самая чистая, возвышенная, продуманная та, которая возвещает: "Бог есть любовь". И тот образ Божественной Личности оказывается и более глубоким и более привлекательным, который видит проявления Бога не только в воле, в силе или в разуме, но и в любви.

И вот представим, что с этим великим богословским тезисом "Бог есть любовь" мы подходим к тем образам Бога, которые есть в монотеистических религиях.

Подойдем к мусульманскому богослову и спросим: можно ли сказать об Аллахе, что Он есть любовь? Наш собеседеник на некоторое время задумается. Это естественно, потому что прямой формулы "Бог есть любовь" в Коране нет, а для человека любой веры не так уж просто произнести богословскую формулу, которой нет в том писании, что для него является святым. И все же после некоторого раздумья мулла ответит нам: "Да. Конечно, прежде всего Аллах есть воля. Но, можно сказать и то, что в Нем есть любовь к людям".

И я спрошу моего собеседника: а какие дела любви присущи Всевышнему согласно Корану? В чем проявилась любовь Аллаха к людям и в чем засвидетельствована? - "Он сотворил мир. Он послал людям Своих пророков и дал Свой закон".

И тогда я задам мой третий вопрос "Это было тяжело для Него?" - "Нет, мир ничтожно мал по сравнению с могуществом Творца". Любовь Бога к миру, как она понимается в исламском образе Творца, беструдна.

Те же три вопроса мы задаем о ветхозаветном Ягве. И слышим те же ответы. И лишь в конце будет сказано: "Ягве любит людей. И при всей Его надмирности Он говорит, что не может быть вполне безмятежен и покоен без человеческой любви... Он не просто дает Закон. Он умоляет людей не забывать Его. Ему трудно с людьми. Он говорит о Себе, что Он - "Бог ревнитель". Он вступил в брак с Израилем и неверность людей болезненна для Него". Но любовь Бога к людям, как она известна в Ветхом Завете, не сделала Бога человеком.

Где же в мире религий есть представление о том, что любовь Бога к людям столь сильна, что она ввергает Самого Творца в мир людей? Есть много мифов о воплощении богов в мире людей. Но это всегда воплощения неких "вторичных богов", это повести о том, как один из многих небожителей решился придти к людям, в то время как Божество, почитаемое в данной религиозной системе как источник всякой жизни, так и не перешло за порог собственного всеблаженства. Где же мы можем найти представление о том, что не один из богов, а Тот, Единственный, вошел в мир людей?

Эта идея есть в кришнаизме (Кришне понимается как Личный и Единый Бог-Творец у вайшнавов). И узнаем, что Кришна не просто создал мир и не просто дал откровение. Он лично, непосредственно принес его людям. Он стал человеком. И даже не царем - а слугой, возничим. Но стал ли он человеком вполне и навсегда? - Нет, лишь на время урока он казался человеком. И человеческая плоть, равно как и человеческая душа не взяты им в Вечность. Он благословил Арджнуну убивать. Но сам не испытал ни человеческой боли, ни человеческой смерти... Он заповедует людям любить его. Но любит ли он сам людей - остается не вполне ясным.

Итак, высшая богословская формула гласит "Бог есть любовь". Высшая формула любви определяет: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15,13). Такой любви к людям не открывает ни один богословский образ во внеевангельском мире.

И мы спрашиваем Бога Евангелия: как Ты любишь людей? И Он отвечает: до Моей смерти... Его любовь не только создала мир. Его любовь не только подарила людям свободу. Его любовь не только дала нам закон. Его любовь не только даровала нам пророков и мудрость. Его любовь не только приняла человеческий лик. Он не казался - Он стал человеком. "Всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя". И Его любовь к нам пошла до конца, до предельной точки, до полной отдачи Себя, до полного отказа от Себя, до жертвы и смерти. "Как будто вышел человек, и вынес, и открыл ковчег, и все до нитки отдал"...

Этот Бог - есть Любовь. Он не просто любит. Он есть Любовь. Он не просто имеет любовь. Он есть Любовь. Он не просто проявляется в любви. Он есть Любовь.

Е. Блаватская однажды искренне призналась: "Вы спрашиваете, верим ли мы, теософы, в Христа? В Христа безличного - да. Кришна, Будда - тот же Христос, но не в Иисуса Назаретского... В личного Бога, в Моисеевскую Иегову не верим, то есть не поклоняемся ему".

Хорошо, лично она не верит ни в Бога Ветхого Завета, ни в Бога Евангелия. Это ее личное дело. Христианин может ей посочувствовать, но не будет ее осуждать за отсутствие веры. Но христианин не может не назвать глубоко безнравственной другую особенность теософии: ее настырное желание выдать свою радикально небиблейскую систему за собственно христианское и евангельское мировоззрение. В этом смысле глухота Рерих, ее беззастенчивое стремление изнасиловать любое свидетельство, несогласующееся с ее концепцией, поразительны. Вроде совершенно очевиден персонализм, проявляющийся в молитве Христа ко Отцу. Но нет, теософка и здесь готова видеть пантеизм. "Не понимаю, почему кажется Вам невозможным, чтобы Христос называл "отцом Своим" Непознаваемую Причину?".

Что ж, читателям Елены Ивановны придется напомнить по крайней мере два основания, по которым ее интерпретация этого евангельского места является фальшивой.

Во-первых, для Христа Отец - это отнюдь не "Непознаваемая Причина". Именно Он - знает Отца. "Все предано Мне Отцем Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть" (Мф. 11,27).

Во-вторых, интерпретация Евангелия у Е. Рерих звучит особенно нетривиально, если вспомнить, что Сам Христос говорил: "Моя пища есть творить волю Пославшего Меня" (Ин. 4,34). Ведь там, где есть воля - там нет несвободной безликости. Это понимает даже сама Е. Рерих и потому настаивает: "Я избегала бы церковных выражений, когда имеется в виду Великий Принцип. Понятия воли и завета уже связаны с личностью и потому не вяжутся с представлением всеобъемлющего Начала". Это сколько же надо цензурировать Библию, чтобы в целях "всеобщего примирения" убрать из нее все, говорящее о Личности, Завете и Воле!

Самая суть евангельских событий выражается словами: "Бог так возлюбил мир, что Сына Своего единородного отдал"... С точки зрения философской это - манифест антипантеизма.

Теософы уверяют, что Христос (древний "Посвященный") был, как и они - пантеистом. Но как же возможна тогда любовь Бога к миру? Тут уж - или Бог на Голгофе любит Сам Себя (но почему же - так, до смерти?!); или мир не есть Бог, и ради этой, внешней реальности, Сын Божий идет на смерть.Евангелие утверждает, что расстояние между Богом и миром есть, и оно столь велико, что лишь Боговоплощение и Крест могут его заполнить.

Если мир и Бог - одно и тоже, то откуда же новозаветное именование Христа "посредником"? "Но посредник при одном не бывает, а Бог один" (Гал. 3,20). Если Бог один и есть посредники (в Ветхом Завете это ангелы (Гал. 2,19), а в Новом - Христос (1 Тим. 2,5)), значит мир не есть Бог, и мир настолько отличен от Бога, что необходим посредник между Единым Богом и миром. Именно потому, что мир не есть Бог, Бог любит его и дарует Посредника. Такого Посредника, который не заслонял бы собою Творца, но соединял бы с Ним.

Но в мире теософии, в мире безличностном, в мире тотальной всерастворенности нет места для столь личностного чувства, как любовь.

Античный критик христианства Цельс, не расслышав в Евангелии "Бог есть любовь" и не узнав об этом из Платона, вполне рассудочно обрушивается на религию Завета: "Род христиан и иудеев подобен лягушкам, усевшимся вокруг лужи, или дождевым червям в углу болота, когда они устраивают собрания и спорят между собой о том, кто из них грешнее. Они говорят, что Бог нам все открывает и предвозвещает, что, оставив весь мир и небесное движение и оставив без внимания эту землю, Он занимается только нами, только к нам посылает Своих вестников и не перестает их посылать и домогаться, чтобы мы всегда были с Ним. (Христиане подобны) червям, которые стали бы говорить, что есть, мол, Бог, от Него мы произошли, им рождены, подобные во всем Богу, нам все подчинено - земля, вода, воздух и звезды, все существует ради нас, все поставлено на службу нам. И вот черви говорят, что теперь, ввиду того, что некоторые среди нас согрешили, придет Бог или Он пошлет Своего Сына, чтобы поразить нечестивых и чтобы мы прочно получили вечную жизнь с Ним" (Ориген. Против Цельса. IV, 23).

Цельс прав. Если нет Любви в Боге, если Бог не способен к личностному и любящему Бытию, то человек - не более чем плесень на окраинном болоте Вселенной.

И здесь неизбежен выбор. Или принять Евангелие, которое возвещает о том, что Тот, через Которого все "начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть", пришел на Землю и стал человеком (Ин. 1,3). Или человек и его планета - не более чем свалка кармического мусора. Космос живет сам по себе, и даже не знает, что где-то на его окраине страдает и на что-то надеется человек. Этот мир не становится полнее, если в него приходит человек, и он не беднеет, если человек из него уходит. Дважды два всегда равняется четырем. Две галактики плюс две галактики - всегда получалось четыре. Знают об этом земляне или нет - таблице умножения до этого нет никакого дела. Красота мира не создана для человека, не заботится о человеке и потому по сути своей бес-человечна.

Желающим почувствовать разницу в мудрости Востока и христианства напомню слова А. Ф. Лосева: "Заботится ли солнце о земле? Ни из чего не видно: оно ее "притягивает прямо пропорционально массе и обратно пропорционально квадратам расстояний". Со своей стороны и Елена Блаватская заметила, что "Божественная Мысль имеет настолько же мало личного интереса к ним (Высшим Планетарным Духам-Строителям) или же к их творениям, как и Солнце по отношению к подсолнуху и его семенам". Солнце не интересуется ни Землей, ни подсолнухами. Но Бог так возлюбил мир...

Эта тайна Божественной любви более всего непонятна в христианстве теософам. Когда один из корреспондентов Рерих робко заметил, что Бог есть любовь, а любить может лишь субъект, а не безликий закон - наставница отреагировала окриком "Молчать!": "Восток запретил всякое обсуждение Неизреченного, сосредоточив всю силу познавания лишь на величественных проявлениях Тайны". В другом месте она, правда, пояснила, что "божественная любовь" есть не что иное как силы космической гравитации: "Божественная любовь есть начало притяжения или тот же Фохат, в его качестве божественной любви, электрической мощи сродства и симпатии".

Но христианин за симфонией мира ощущает именно живую любовь, любящую Личность. Не просто Закон, не просто Разум, не просто "гравитацию", но - Личную и любящую Волю. И поэтому он переживает единство Бога и мира даже еще более живо, чем пантеист. Он не просто, подобно пантеисту, переживает причастие мира Горнему Началу, но он еще знает, как Имя этого Начала, знает, Кому можно вымолвить слово благодарности за этот вечер и за будущий рассвет. Вот право, потерянное пантеистами - они не могут воскликнуть: "СлаваТебе , показавшему нам свет!".

В христианском откровении люди узнали о Начале всего нечто такое, чего не знала холодная языческая метафизика. Преп. Симеон Новый Богослов однажды сказал о Христе: "наш негордый Бог". Вот образ действия этого Бога с людьми:

"Я вспоминаю о дружестве юности твоей, о любви твоей, когда ты была невестою, когда последовала за Мною в пустыню... Какую неправду нашли во Мне отцы ваши, что удалились от Меня и пошли за суетою, и не сказали: "где Господь, который вывел нас из земли Египетской?". Я ввел вас в землю плодоносную, а вы вошли и осквернили землю Мою. Пастыри отпали от Меня, и пророки пророчествовали во имя Ваала и ходили во след тех, которые не помогают. Переменил ли какой народ богов своих , хотя они и не боги? Мой народ променял славу свою на то, что не помогает. Два зла сделал народ Мой: Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды. Издавна Я сокрушил ярмо твое, разорвал узы твои, и ты говорил: "не буду служить идолам ", а между тем на всяком высоком холме и под всяким ветвистым деревом ты блудодействовал. Я насадил тебя как благородную лозу, - как же ты превратилась у Меня в дикую отрасль чужой лозы? Ты сказал: "люблю чужих и буду ходить во след их". Со многими любовниками блудодействовала, - и однако же возвратись ко Мне. Возвратитесь, дети-отступники. Возвратитесь, мятежные дети: Я исцелю вашу непокорность" (Иер. 2.2 - 3,23). Это обращение Бога к тому народу, который Он создал Себе для того, чтобы хотя бы его защитить от поклонения "богине неба" (Иер. 44,17).

Пророку Иезекиилю Бог говорит еще более резко, уподобляя Израиль подкидышу. "При рождении твоем пупа твоего не отрезали, и водою ты не была омыта, и пеленами не повита. Ничей глаз не сжалился над тобою, но ты выброшена была на поле, по презрению к жизни твоей, в день рождения твоего. И проходил Я мимо тебя, и увидел тебя, брошенную на попрание в кровях твоих, и сказал тебе: "живи!". Ты выросла и стала большая. И проходил Я мимо тебя, и увидел тебя, и вот, это было время твое, время любви; и простер Я воскрилия риз Моих на тебя, и покрыл наготу твою, и ты стала Моею. Омыл Я тебя водою и смыл с тебя кровь твою и помазал тебя елеем. И нарядил тебя в наряды. Украшалась ты золотом и серебром и была чрезвычайно красива. Но ты понадеялась на красоту твою, и, пользуясь славой твоею, стала блудить и расточала блудодейство твое на всякого мимоходящего, отдаваясь ему. Позорила красоту твою и раскидывала ноги твои для всякого мимоходящего. Как истомлено должно быть сердце твое, когда ты все это делала, как необузданная блудница! Всем блудницам дают подарки, а ты сама давала подарки всем любовникам твоим и подкупала их. Посему выслушай, блудница, слово Господне! Я соберу всех любовников твоих и предам тебя в руки их и они разорят блудилища твои и разрубят тебя мечами своими. Я поступлю с тобою, как поступила ты, презрев клятву нарушением союза. Но Я вспомню союз Мой с тобою, и восстановлю с тобою вечный союз. И ты вспомнишь о путях твоих, и будет стыдно тебе. Я прощу тебе все, что ты делала. Я не хочу смерти умирающего, но обратитесь, и живите!" (Иез. 16,4 - 18,32).

Есть ли здесь теософская брезгливость? Есть ли здесь что-то недостойное Того, о Ком сказано "Бог есть любовь" (1 Ин. 4,8)?

Евангелие возвестило, что Любовь выше Закона. Теософы устроили революцию (букв. воз-вращение): Божество никого не любит. Мир управляется законом и законниками. Так что скорее теософский пантеизм создает слишком низкий образ Истинного Бытия, нежели христианство с его "антропоморфизмом".

Христианский антропоморфизм

Христианское богословие, равно как и церковная мистика, достаточно углубленны, чтобы пережить и возвестить непостижимость Бога. Наш "антропоморфизм" вторичен. Это не недопонятый рецидив язычества. Это то узнавание близости Бога человеку, которое приходит уже после искуса отрицающим (апофатическим) богословием.

Есть антропоморфизм, который не дорос до апофатического мышления. А есть антропоморфизм, который обретается по ту сторону апофатики. Языческий антропоморфизм рождается от того, что человек поспешно приближает к себе Непостижимое. Христианский "антропорфизм" появился от того, что Сущий Сам заговорил на человеческом языке. Непостижимый пожелал быть постигнутым. Он дал нам право и даже повелел говорить о Нем, благовествовать, возвещать нашу обретенную, благодатную близость с Ним.

Именно из ясного переживания бесконечного расстояния между человеком и Богом рождается вся радость Библии - "с нами Бог". Тот, Кого ни постигнуть, ни изречь невозможно, - с нами. Слово стало плотью. И освятило человеческие слова, человеческую речь, обращенную к Нему и возвещающую о Нем. Бог дал нам право говорить о Себе на человеческом языке.

Общим местом православной философии истории является ответ на вопрос "почему Слово так медлило со Своим воплощением?". Новый Завет потому пришел столь поздно, что людям прежде надо было утвердиться в ясном и осознанном монотеизме. Лишь поняв, что Бог есть именно Дух, они смогли вполне осознать чудесность Его воплощения. Лишь поняв, что Бог один и един, люди смогли прикоснуться к тайне Троичности, сверхединичности Бога. В мире вполне языческом, в мире, еще не вспомнившем о Едином и Личном Боге, вера в Сына Божия была бы слишком примитивной и ложной ("ты Христос, Сын Бога Живого? - заходи. В нашей деревне уже было шесть богов и десять божиих сыновей. Ты будешь одиннадцатым!").

Для язычников воплощение Бога в человека - рядовое чудо. Для христиан - чудо немыслимое, невероятное, уникальное. И именно потому, что христианская мысль ясно понимает беспредельность отличия Абсолютного бытия от человека. Бог стал человеком. Незримый сделал Себя видимым. То, что можно увидеть, - то можно изобразить. Так родилась православная икона.

Если бы в Церкви дело обстояло так, что вот есть великий мистик Дионисий Ареопагит, который утверждает непознаваемость Божества, а есть отец Иван из Нижних Васюков, который написал иконку и вывесил ее в своем храме - то можно было бы сказать, что в церковном христианстве есть противоречивое сочетание мистической философии и языческой антропоморфной практики. Но дело в том, что именно Ареопагит строит философию образа. Дело в том, что именно церковные философы говорят о Боге как о Личности... И именно у св. Василия Великого мы встречаем подлинный манифест христианского антропоморфизма: "какое понятие приобрел ты о различии сущности и личности (ипостаси) в нас, перенеси его и в божественные догматы - и не погрешишь".

Да, христиане изображают Бога в образе человека. Это не то недомыслие язычников, которое высмеивал Ксенофан. Бог стал человеком во Христе. Не переставая быть тем, чем Он был, Он стал тем, чем не был. Бог в Своей любви и свободе шагнул к нам. После того, как было усвоено, что "Бога ни видел никто никогда", следует возвещение: "Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил" (Ин. 1,18).

Итак, ни персонализм при понимании Бога, ни изображение Бога Сына в образе человека не нарушают и не принижают величие Истока всяческого бытия.

Правда и ложь пантеизма

Христианское мышление о Боге и мире не ущербно по сравнению с любой другой онтологией. Напротив, оно вбирает в себя те положительные стороны, которые есть в иных моделях. "Все другие онтологические доктрины представляют из себя лишь отдельные моменты в последовательном развитии онтологического мышления, и потому ни одна из них всецело не отрицается теизмом, а напротив, все они включаются им как неполные выражения одной и той же действительной истины бытия, - пишет православный мыслитель В. Несмелов. - Если материалистический монизм все объясняет из принципа механической необходимости, то теизм не отрицает этого объяснения, а только утверждает, что в нем высказывается неполная правда; потому что кроме механических движений материи, в мире существует и свободная деятельность человеческого духа. Равным образом, если идеалистический монизм, опираясь на двойственное содержание мировой действительности, при несомненной однако связи ее в единое целое, видит в ней откровение безусловной сущности, все производящей из себя, и снова все возвращающей в себя, то теизм не отрицает и этого объяснения мира, а только утверждает опять, что в этом объяснении высказывается далеко неполная правда о мире; потому что хотя мир и действительно является откровением Безусловной Сущности, однако он все-таки не может быть разрешен нашею мыслью ни в последовательный процесс ее саморазвития, ни в сложный ряд ее деятельных состояний. И если, наконец, дуализм, опираясь на самостоятельность мирового бытия, создает из него второе безусловное, то теизм не отрицает и дуализма; он снова лишь повторяет свое прежнее утверждение, что здесь не высказывается полная правда о бытии, потому что мир действительно имеет самостоятельное существование, но его самостоятельность все-таки несомненно условна. Таким образом, для теизма все онтологические доктрины являются отчасти истинными, а ни одна из них не является безусловно ложной".

Итак, мы, христиане, согласны с тем, что пантеизм утверждает, но мы не согласны с тем, что он отрицает. Мы не согласны с отрицанием Божественного бытия вне мира.

В пантеизме есть своя правда: любое частное бытие может быть лишь в силу причастия Бытию с большой буквы. Поскольку камень, стул, человек есть, они суть только потому, что они причастны чему-то, что объемлет собою всю вселенную. Предельная категория философской мысли - Бытие. И она объемлет собою все сущее. Но это размышление можно найти в любой серьезной христианской книге по философии. Вопрос в другом: можно ли всецело растворить Бытие в частных существованиях. Из того, что Божество содержит в себе мир, не следует, что Бог не существует и не мыслит Сам в Себе, вне материального мира. Непонятна и необязательна пантеистическая логика, полагающая, будто при последовательном мышлении Бытия нужно лишать Его способности самостоятельно мыслить, свободно и осознанно действовать, любить и творить.

Поиск идеальной основы мира действительно способен приводить к пантеизму. Мир идей, форм, чисел оформляет собою материю, но сам не есть материя. Отсюда - естественный вывод о пронизанности мира разумом. Христианство также знает эйдосную, незримо-разумную сторону мироздания. Однако это - не пантеизм. Пантеизм возникает, если начать говорить, что этот Разум весь дан, весь сведен к своей жизни в мировых стихиях. И более того, нет достаточной нужды видеть в мирообъемлющем разумном начале (или в разумно-идеальной стороне мироздания) Самого Бога. Бог мог вне Себя создать тот мир идеально-числовых форм, что облекает собою материю. Познание гармонии мира в таком случае есть не познание Самого Творца, но познание о премудрости Творца. Тогда идеальная "Реальность", с которой знаком философ-пантеист, признается и христианином, но последний над нею прозревает еще и Личного Бога.

Однако пантеизм мыслит недостойно не только о Боге, но и о мире. Если по пантеистически считать, что видимый нами мир есть лишь иллюзия, есть лишь случайное и недолжное проявление Незримого и безликого Абсолюта, то естественно прийти к мироотрицающему нигилизму. Рерихи это прямо признают: "невозможно сказать, что наша Земля или Проявленный Мир является противоположением Абсолюта. Иначе придется предположить, что имеется нечто вне Абсолюта, что есть нелепость".

Этот вывод сомнителен фактически: мы все-таки видим, что мир совсем не абсолютен и далеко не совершенен, что он многообразен и сложен. Но, кроме того, это суждение совсем не необходимо даже в рамках чистой философии. Совершенно необязательно мыслить отношение Абсолютного и относительного как отношения пространственные. Бог в том смысле вне мира, что он вообще вне категорий "вне" и "внутри"; Он не объемлется пространством.

Кроме того, проблема "пределов Абсолютного" стоит и внутри самой пантеистической мысли. Пусть мир - это инобытие Абсолютного. Пусть мир, материя, человек - это эманации Единого. Но как возможно инобытие по отношению к Абсолюту? Что понудило Абсолют выступить из своих пределов и вступить в состояние инобытия? Относительное бытие все-таки есть. И зачем же Божеству надо было пленять Себя несовершенными формами? Кто более достойно мыслит о Боге - пантеизм, который полагает, что Божество бессознательно и необходимо излилось в относительный мир, или же христианство, которое полагает, что Бог сознательно и свободно создал мир природы?

Пантеист считает грехом (точнее - ошибкой, иллюзией) замечать в мире что бы то ни было, кроме Абсолюта. Но монотеист имеет право любоваться миром, имеет право его ценить. Ведь даже Сам Творец "увидел, что вот, все хорошо весьма".

Христианство знает мир, знает отличие Творца от мира и знает Его безмерность. Христианство говорит, что, хотя все бытие истекает из абсолютно Единого Источника, все же бытие стало разнообразным. Христианство утверждает онтологический плюрализм. Оно знает как сверхпознаваемую Бесконечность Творца, так и реальное многообразие и реальную внебожественность мира. Бог в Своей любви захотел, чтобы мир был сложным и разным. И, значит, сложность и самобытность мира не есть угроза, не есть обман, но есть религиозная ценность.

Христианство знает и ощущает, что мир пронизан Божеством. Более того, в христианстве ощущение присутствия Бога в мире логично связано именно с догматом о творении мира из небытия - тем христианским догматом, который так не нравится теософам.

Во-первых, стоит заметить, что когда христианин провозглашает творение мира из "ничего", он не имеет в виду, что "ничто" есть некое "пространство", некая область, которая как бы извне облегает Абсолют. Догмат о творении мира из ничего означает просто, что у времени и пространства, у мира и человека нет иной причины к бытию, кроме Бога. В творении Бог как бы опустошает от Самого Себя некую область бытия (и та становится небытием) - и в этом небытии Он творит новую жизнь, но уже не Свою, а нашу.

Во-вторых, именно потому, что Бог трансцендентен - Он пронизывает собою мир. Ведь поскольку Бог трансцендентен - это значит, что у мира нет в самом себе сил к существованию и причин к бытию - а значит, все что есть, есть только по причастию Первобытию, значит Трансцендентный Творец должен пронизывать собою мир (не отождествляясь с ним, однако), чтобы поддерживать бытие Космоса. Итак, несмотря на то, что Бог не есть мир и мир не есть Бог, Бог есть в мире и мир есть в Боге. Бог ни в коем случае не должен восприниматься как "часть" реальности, существующая где-то "рядом" с конечным миром. Он Един во множественном, бесконечен в конечном, трансцендентен в имманентном. Здесь не может быть иного языка, кроме языка парадоксов, "совпадения противоположностей".

Бог не должен потеряться в мире и мир не должен быть затерян в Боге - хоть они и взаимоприсутствуют. Бог составляет тайну мира. И все же не мир объемлет Бога, но Бог поддерживает существование мира.

Но кроме заниженного богословского образа и кроме весьма примитивной модели мироздания, пантеизм предлагает и вполне искаженное видение человека.

Пантеизм неприемлем для христианской философии еще и потому, что он радикально отрицает существование человека. Если пантеисты правы, то человека просто не существует: он есть всего лишь место проявления Абсолютного Духа. Это ощущение не возвышает человека. Напротив, его принятие приводит к неизбежному выводу: если я есть частица Абсолюта, то Оно-то есть, а вот меня нет...

Человек пришел к выводу, что он и есть Бог. Но языческий мир все же очень остро чувствует ненормальность смерти и вообще положения человека. Так чем ее объяснить, и где найти источник загрязненности? Не может человек совсем не чувствовать, что с ним что-то не так.

Христианин сказал бы: вина в моей воле, в моем духе, в моем грехе. И если бы оккультист сказал: источник греха во мне и в моей воле, это означало бы, что он покаялся. Но именно этого великого христианского вопля - mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa - нет во всем многотомьи "Живой Этики". Рерихам незнакомы слова "покаяние" и "грех" (потому что им незнакомо слово "благодать").

Но если источник ненормальности не в моих действиях - значит, он в самом факте моего бытия... Причину своей невсецелой "божественности", преграду между Абсолютом и собой оккультист обретает... в себе же. Виновна оказывается сама сложность моей природы. Все грехи и все зло - оттого, что моя душа живет в этом гнусном теле и оттого, что она втиснута в рамки этого "я".

Эта преграда - от косной телесно-душевной субстанции собственной индивидуальности. Человек тяготится собой. Ибо в себе он нашел нечто лучшее, что единосущно ему, но в то же время не есть он весь. Моя природа хороша и божественна. Зло - оттого, что что-то не дает ей развиться вполне. Это что-то - моя личность, моя индивидуальность. Итак, из формулы "я есть бог" следует: "моего "я" не должно существовать". Именно пантеизм ведет к нигиляции себя.

"Зло зародилось с первым проблеском сознания", - утверждает Е. Рерих. Понятно, что при таком видении причин зла логично стремиться к полному потушению личного сознания.

Как же выйти из этого тупика, который кажется столь философичным?

В самом деле, философская ситуация пантеизма весьма неожиданна для обычного человека. Мы привыкли к тому, что надо доказывать, что кроме нашего мира есть еще и Бог. А для пантеистического мышления сомнительно как раз существование мира. И в полемике с пантеизмом надо ставить вопрос: как доказать, что мир существует? Европейская нехристианская философия обычно требует от нас доказательств в пользу того, что Бог не есть просто фикция нашего сознания. Перед лицом же пантеизма надо доказать нечто совершенно обратное: доказать, что я не есть фикция Брахманического мышления.

Мороку абсолютного монизма в христианстве была противопоставлена формула Августина и Декарта: "мыслю, следовательно, существую". Я могу при достаточной логичности думать, что весь внешний мир - лишь мой сон. Но я не могу думать, что я сам - лишь чей-то сон. Я сам мыслю, сомневаюсь, ищу - и значит, при всей возможной ошибочности моих поисков, несомненен сам факт, что для того, чтобы ошибаться, должен существовать кто-то, кто ошибается - то есть я сам. Как заметил В. Несмелов, "себя-то самих мы уж никаким усилием мысли не можем разрешить в состояние постороннего для нас сознания". Философским фактом является то, что я думаю об Абсолюте; я имею идею о Нем в своем сознании. Мысль же о том, что Абсолют думает меня, и что моя мысль есть нечто вторичное по отношению к Абсолюту - это уже всего лишь философская модель, а не философский факт. Любая гипотеза должна считаться с фактом, а не просто отстраняться от него.

Я существую - и, значит, в мире есть нечто, что не есть Абсолют. Значит - нас как минимум двое...

Человек библейского воспитания, научившийся молвить Богу - "Ты", не может перестать ощущать себя как реальность. Мартин Бубер в полемике с буддизмом писал, что в человеке есть "чувство себя, которое невозможно включить в мир".

Пантеистический монизм требует не только отказа от моего непосредственного опыта самобытия; он требует признать, что вообще мне не с кем встретиться в этом мире. Их, других, тоже нет - как нет по большому счету и меня. Монизм Будды "доходит до отказа от способности говорить "Ты". Его любовь, означающая: "все, что возникло, безраздельно заключено в груди", - не знает простого противостояния одного существа другому".

Все, к чему стремится человек, здесь оказывается в одном горизонте с ним. Если бы вне человека было некое Высшее Духовное начало, можно было бы ожидать вести от Него, встречи с Ним и помощи от Него (как это делают христиане). В оккультизме же идти просто некуда. В бытии нет ничего, что превосходило бы космос и человека. И значит - неоткуда ждать веяния Н О В О Г О Завета, веяния благодати. Пантеисту неоткуда ожидать Вести.

Кроме того, пантеизм, растворяя человека в "первоединстве", естественно, не может предоставить человеку свободу. Если я - всего лишь "проявление" мировой субстанции, я не могу быть свободен от того, чьим проявлением я являюсь . Отсюда - вполне логичный вывод: "В сущности говоря, ничего, кроме кармы, не существует. Все Бытие есть лишь нескончаемая цепь причин и следствий".

В противовес этому Кант, как христианский мыслитель, утверждал, что бытие Бога с необходимостью следует из феномена человеческой свободы. То самое "нравственное доказательство бытия Бога", за которое Иван Бездомный мечтал посадить "этого Канта" на Соловки годика на три, довольно просто.

Кант начинает с уже известной нам посылки: ничто не происходит в мире без причины. Принцип детерминизма (то есть причинно-следственных отношений) - это самый общий закон мироздания. Ему подчиняется и человек. Но в том-то и дело, что - не всегда. Бывают случаи, когда человек действует свободно, ничем автоматически не понуждаемый. Если мы скажем, что у каждого человеческого поступка есть свои причины, то награждать за подвиги надо не людей, а эти самые "причины", и их же надо сажать в тюрьму вместо преступников. Там, где нет свободы - там нет ответственности и не может быть ни права, ни нравственности. Кант говорит, что отрицать свободу человека - значит отрицать всю мораль. А с другой стороны, если даже в действиях других людей я и могу усматривать причины, по которым они поступают в каждой ситуации именно так, то как только я присмотрюсь к себе самому, то должен будут признать, что по большому счету я-то действую свободно. Как бы ни влияли на меня окружающие обстоятельства или мое прошлое, особенности моего характера или наследственность - я знаю, что в момент выбора у меня есть секундочка, когда я мог стать выше самого себя... Есть секундочка, когда, как выражается Кант, история всей вселенной как бы начинается с меня: ни в прошлом, ни вокруг меня нет ничего, на что я смел бы сослаться в оправдание той подлости, на пороге которой я стою...

Значит, у нас есть два факта: 1) все в мире живет по закону причинности и 2) человек в редкие мгновения своей свободы не подчиняется этому закону.

И есть еще один принцип: на территории данного государства не подчиняются его законам только те лица, у которых есть право "экстерриториальности", то есть дипломатический корпус. Так вот, человек не подчиняется Основному Закону нашей Вселенной. Это значит, что человек не является ее частью. У нас есть статус экстерриториальности в этом мире; мы - посланцы. Мы - послы того, иного, нематериального мира, в котором действует не принцип детерминизма, а принцип Свободы и Любви. В общем: мы свободны - а, значит, Бог существует. Русский современник Канта - Гавриил Державин - пришел к такому же выводу в своей оде "Бог": "Я есмь, конечно, есть и Ты!".

Ощущение человеческой свободы столь свойственно христианству, что даже митрополит Антоний (Храповицкий), строя не вполне православную богословскую систему, в которой есть определенные реверансы в сторону пантеизма, резко определяет: "Бог, оставаясь субъектом всех физических явлений, предоставил самостоятельное бытие субъектам явлений нравственных". Поскольку христиане мыслят человека как надкосмический феномен, они могут себе позволить даже такую формулу. Оккультисты же, для которых человек не более чем "микрокосм", конечно не могут, отрицая свободу и самобытность за миром в целом, признавать таковые за дробями макрокосмоса.

И при этом пантеизм оказывается фатально неспособен ответить на тот вопрос, что Владимир Соловьев задал Блаватской: "Откуда берется здесь само это человеческое сознание с его способностью разлагать божественный свет, дробить абсолютное единство?" Чтобы сопротивляться Единому, сознание человека или духа должно уже быть иным, чем Единое. Как же оно может быть иным, если оно еще не сопротивлялось?

Тютчевские строки - "откуда, как разлад возник, и от чего же в общем хоре душа не то поет, что море, и ропщет мыслящий тростник," - это самый серьезный вопрос, на который бессильна ответить теософия. Не только происхождение добра и света должна суметь объяснить философия, но и происхождение зла. Пантеизм же, по замечанию Б. Чичерина, "объясняет добро, но не объясняет зла". Даже если некая спиритуалистическая философия признает за человеком право действовать независимо от Божества и от мира, но не сможет провести грань между человеческой природой и личностью - она не сможет объяснить происхождение греха. Ведь "Если сознание нравственного закона составляет самую сущность человека, как разумного существа, то как может человек от него отклоняться? Откуда является возможность для какого бы то ни было существа действовать наперекор своей природе? Наконец, каким образом может непреложный, установленный самим Богом закон быть извращен волею подчиненных тварей?"

Христианский ответ на эти вопросы мы увидим в главах, посвященных Грехопадению и Искуплению. Теософский же ответ сводится к тому, что все зло происходит от невежества (точнее - от того, что не все еще прочитали и усвоили "Тайную Доктрину" Блаватской). Но это явно недостаточный ответ - "явление зла не объясняется ограниченностью существ, как думали некоторые мыслители. Ограниченное существо, составляющее часть известного порядка, может, оставаясь на своем месте, следовать общему, управляющему этим порядком закону. Его ограниченность не ведет к тому, что оно непременно должно выступать из общего строя; скорее наоборот. Животным, несмотря на их ограниченность, мы не предписываем нравственно злых поступков. Что бы они ни делали, они всегда исполняют вложенный в них закон. Нравственное же зло есть извращение порядка. Это не отрицательное только начало, состоящее в недостаточном понимании закона. Нравственное зло есть явление положительное: оно заключается в противодействии ясно сознаваемому закону. Откуда же подобное извращение установленного Богом порядка?.. Откуда у свободного существа могло взяться побуждение действовать наперекор своей собственной природе?"

В самом деле, любой из нас знает, что даже самое ясное сознание правды может не удержать нас от греха. Природа же человеческого духа (созданного по образу Божию или, согласно теософам, вообще являющегося частицей Божества) не может стремиться ко злу. Проще всего свалить все на плоть: мол душа стремится ввысь, а тело тянется пакостить. Но хоть сколь-нибудь внимательное наблюдение за собой быстро откроет, что греховное влечение чаще поднимается отнюдь не из тела, а из глубин души ( не тело же ввергает нас в состояния гордости или отчаяния; не строение же нашего организма приводит к состоянию одержания ненавистью!).

Значит, в человеке есть некоторая автономность от нашей собственной душевно-телесной природы. Тем условием человеческого бытия, которое не есть человеческая природа, в христианской философии как раз и считается личность и личностная воля.

Если же в личности видеть лишь "индивидуальность", лишь ограниченную совокупность природных свойств, лишь частное проявление всеобщей Субстанции - тогда придется признать, что имеет место спектакль, и борьба добра и зла - не более чем всегалактическая постановка борьбы Единого с самим собой.

Или же надо согласиться с Библией и поверить, что Бог действительно создал мир и человека такими, что они не есть Бог. И надо будет вслед за Библией же признать, что быть иным, чем Бог, не значит противиться воле Божией и признать, что мир имеет право на разнообразие.

Если же я как христианин знаю Бога как любящего меня, я не воспринимаю себя как преграду в этой любви, как помеху, поэтому и не должен "аннигилировать", уничтожать себя. Именно динамизм христианства увидел зло в воле и то, что подлежит изменению - тоже в воле, а не в природе.Отсечение греха и стремления к нему не есть отсечение себя .

Итак, философские аргументы против персоналистического теизма слабы. Именно пантеизм отрицает человека и его свободу. Именно в пантеизме растворяются и блекнут все краски мира. Именно пантеизм переносит решительно все категории относительного мира в Абсолют и растворяет Совершенное Бытие в ущербном космосе.

В "Тайной Доктрине" Блаватской есть специальная главка под названием "Пантеизм и монотеизм". Вот ее центральный тезис: "Пантеизм проявляет себя в необъятной шири звездного неба, в дыхании морей и океанов, в трепете жизни малейшей былинки. Философия отвергает единого, конечного и несовершенного Бога во Вселенной, антропоморфическое Божество монотеистов, в представлении его последователей. В силу своего имени фило-тео-софия отвергает забавную идею, что Беспредельное, Абсолютное Божество должно или, скорее, может иметь какое-либо прямое или косвенное отношение к конечным, иллюзорным эволюциям Материи, и потому она не может представить Вселенную вне этого Божества или же отсутствие этого Божества в малейшей частице одушевленной или неодушевленной субстанции".

Вся техника конструирования "фило-тео-софии" здесь налицо. Монотеизм не утверждает, а) будто Бог существует во Вселенной (ибо для монотеизма Бог как раз трансцендентен); б) будто Бог несовершенен (для монотеизма Бог есть раз актуальное Совершенное Бытие) в) будто Бог конечен (для монотеизма Бог именно Бесконечен). Напротив, именно для теософии Божество несовершенно (ибо оно развивается и само становится и рождается в ходе мировой эволюции). Именно с точки зрения теософов Божество существует во вселенной и только в ней. Итак, христианское богословие здесь переврано и ему приписаны мысли, которые бытуют как раз в самой теософии. Теософия критикует христианство за то, чего в христианстве нет, но что есть именно в ее собственном учении.

Никак нельзя заметить логики и в следующей фразе приведенной цитаты. С одной стороны, сочтено недостойным для Абсолютного бытия "иметь какое-либо прямое или косвенное отношение к конечным, иллюзорным эволюциям Материи". Но тут же уверяется, что Абсолют теософов не то что "имеет какое-либо отношение" к миру материи, но прямо весь и сполна растворен в этой материи. Если уж исходить из посылки о том, что для Божества недостойно прикасаться к миру людей, то логично придти к выводу о радикальной трансцендентности Бога, который есть абсолютно вне человеческого опыта и человеческой мысли и даже Сам в Своих мыслях не думает о людях и нашем мире, пребывая абсолютно чуждым нашей вселенной. Но из этой посылки никак нельзя придти к выводу о том, что этот "брезгливый" Дух пропитал собою каждую частицу мироздания, каждую кучу пыли и каждую человеческую душу.

Наконец, в состоянии противоречия находятся первая и последняя фразы этого словопостроения Блаватской. Первая утверждает благоговение перед мирозданием и природой. Последняя же фраза утверждает, что все вышеперечисленные конкретные феномены природы не более чем иллюзия.

Тем не менее в этом пассаже Блаватской упомянут (хотя и тут же отвергнут ею самой) самый действенный аргумент в пользу пантеизма. Ощущение сакральности природы действительно может помимо всякой философии приводить к пантеистическому мироощущению. Людям, ощущающим гармонию природы, легко доказать, что природа божественна сама по себе.

В пантеизме есть своя поэзия (хотя и находящаяся в глубинном противоречии с пантеистической философией). Пантеистическое восприятие природы не как случайного конгломерата мертвых частиц, а как стихии, пронизанной Высшей жизнью, согревает сердце. Но эта поэзия пантеизма сохраняется в христианском восприятии природы. В православии есть живое переживание природы, ощущение литургической гармонии мироздания. Мир никак не есть зло. Он не есть и Бог - но в нем можно ощутить Божие дыхание, потому что (один из парадоксов христианства) Христос послал в мир Того, кто "везде Сый и вся исполняяй" (везде существует и все наполняет). Стоит только однажды постоять летом у раскрытых дверей деревенского храма во время службы, чтобы ощутить, как созвучна храмовая молитва русской природе, и заметить - сколько же хорошего "миролюбия" в православии. Любой христианин готов повторить тютчевский упрек позитивистам:

Не то, что мните вы, природа -
Не слепок, не бездушный лик.
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...
Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире как впотьмах,
Для них и солнцы, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах.
Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили,
И ночь в звездах нема была!

Да, мир поистине прекрасен. Он может быть источником религиозных переживаний. Но он не может быть предметом религиозного поклонения. Странствуя по миру, человек рискует "в великолепии видимого потерять из виду Бога".

Поэтому, переживая поэтику пантеизма, христиане не приемлют его метафизики. Не приемлют именно пессимизма, присущего монистическому мировоззрению. Как однажды заметил Честертон, более всего ему жалко человека, который не может сказать "Спасибо" при виде пламенеющего заката. Не может, потому что не смеет признать, что у этой красоты есть Творец... И вот сердце рвется поблагодарить - а рассудок осаживает: "Молчи! Не к кому нам обращаться".

Красота мира уверяет сердце христианина: "за мной стоит еще большая Радость, еще большая Красота!". Для христианина природа не замыкает в себе Бога, но указывает на Него. Вот блаженный Августин, ища Христа, проходит в мире школу богословия: "А что же такое этот Бог? Я спросил землю, и она сказала: "это не я"; и все, живущее на ней, исповедало то же. Я спросил море, бездны и пресмыкающихся, живущих там, и они ответили: "мы не бог твой: ищи над нами". Я спросил у веющих ветров, и все воздушное пространство с обитателями своими заговорило: "ошибается Анаксимен: я не бог". Я спрашивал небо, солнце, луну и звезды: "мы не бог, которого ты ищешь" - говорили они. И я сказал всему, что обступает двери плоти моей: "скажите мне о Боге моем - вы ведь не бог, - скажите мне что-нибудь о Нем". И они вскричали громким голосом: "Творец наш, вот Кто Он". Мое созерцание было моим вопросом: их ответом - их красота" (Исповедь. X,6).

Но если в христианстве поэтика пантеизма совмещается с персоналистической диалектикой, то в религиях Индии наоборот - монистическая метафизика все-таки не может удержать людей от живых, личностных чувств по отношению к духовному миру. Несмотря на то, что философия Упанишад является пантеистической, культ и мифы индуизма все же ставят человека перед лицом вполне антропоморфных и личностных божеств. И в таком случае ставится вопрос: где же прячется истинная эзотерика? - в логически ясной и потому общедоступной философской системе, или в таинствах, в мистериях культа? Где тайна - в книгах или в душе, молящейся и приносящей жертву Непознаваемому и Великому? Эзотеричен не Платон, который пишет тиражируемые диалоги; эзотеричны элевсинские мистерии. Подлинно эзотеричен культ. Ведь в религии живо только то, что живо в культе.

А культ индуизма персоналистичен. Так не является ли высшей тайной религий то, что религиозный поиск ставит человека лицом к лицу с личностным духовным миром - причем любого человека: даже пантеиста (индуиста), даже атеиста (ламаиста), даже материалиста (рерихианца)?

Так не опровергает ли живое религиозное чувство индусов абстракции их философов? В конце концов, если над человеком нет личности, то любая молитва сродни обращению "многоуважаемый шкаф".

Не потому ли буддизм и не ужился в Индии, что он был слишком атеистичен, слишком последователен в замыкании человека на внутренних упражнениях? И хотя теософы выдают себя за носителей "духовной сокровищницы Индии", надо сказать, что и в Индии были отнюдь не только пантеистические концепции. Да, был радикальный пантеизм адвайты (Шанкара), но была и система Мадхвы (1199-1278), где Вишну понимается вполне по-библейски - Творцом, а Бог и мир, Бог и душа резко различаются. Наконец, был средний путь Рамануджи (1056-1137), где мир и брахман воспринимаются как Единое - но в различении. В восприятии этой школы индуизма мир отнюдь не есть иллюзия. Так что теософия не смогла вместить в свой "общерелигиозный синтез" не только христианства, но и ряд собственно индийских религиозных исканий.

Кроме того, как заметил Н. Бердяев, "если что-нибудь эзотерично в христианстве, то совсем не то, что человек есть продукт космической эволюции и может быть космической эволюцией преодолен, что новый мировой эон будет стоять уже под знаком другого, сверхчеловеческого рода, а то, что человек - более чем простая тварь, что человек - Божье другое. Человек может стать непосредственно лицом к лицу перед Богом, и никакая космическая эволюция не разделяет их".

Оккультисты любят ссылаться на библейские слова "и научен был Моисей всей мудрости Египетской" (Деян. 7,22). Но действительно ли магия и астрология были сокровенным содержанием жреческой религии Египта? Не открывают ли нам расшифрованные тексты египетских гимнов и богословских трактатов склонность древних египтян к монотеистическому восприятию мира? Почитание крокодилов и кошек - для народа. Предчувствие великой тайны Единого и любящего Творца - для редких философских умов. То, о чем косноязычно пытались шепнуть "эзотерические тексты" Египта, о том прямо и громко сказал Моисей своему "народу священников". По верному замечанию Н. Бердяева, "в эпоху языческого политеизма эзотеричен был монотеизм, истина единобожия охранялась от масс, не способных до нее возвыситься".

Напротив, то, что "эзотерично" в современной теософии, - это скрытая подмена христианского монотеизма практическим полидемонизмом. Тайна оккультистов в том, что Бога нет, а есть лишь природа, бесконечный космос. И в этом безликом космосе обитают некие духи, которые не любят Евангелие и жаждут принести свою весть людям.

 

Андрей Кураев. Сатанизм для интеллигенции. О рерихах и православии.