Несвоевременные размышления Фридриха Ницше

 

«Несвоевременные размышления» были задуманы как серия культур-критических эссе. Вот как говорит о них сам Ницше значительно позднее: «Четыре Несвоевременных являются исключительно воинственными. Они доказывают, что я не был Гансом-мечтателем, что мне доставляет удовольствие владеть шпагой, - может быть, также и то, что у меня рискованно ловкое запястье.»

Первое эссе - «Давид Штраус, исповедник и писатель» было опубликовано летом 1873 года.

Написанная вскоре после победы Германии в войне против Франции, эта брошюра во многом представляет собой критику общественного мнения в Германии, рассматривавшего военную победу одновременно как победу немецкой культуры. Эту точку зрения Ницше называет «всеобщим заблуждением» и «гибельной иллюзией»; она, пишет Ницше, «может обратить нашу победу в полное поражение: в поражение и даже искоренение немецкого духа ради „немецкой империи”». Давида Штрауса Ницше выбирает в этой брошюре в качестве символа и выразителя культурного самодовольства, характерного для среднего образованного класса Германии. Этот человеческий тип, или, в терминах Ницше, «породу людей», Ницше называет здесь «филистерами образования».

Главная проблема современной ему немецкой культуры, утверждает Ницше, есть проблема науки, дух которой во многом определяют «филистеры образования», которые обращают все гуманитарные дисциплины в «исторические», отвлеченные от проблемы существования человека в окружающем его мире и преграждающие человеку дорогу к самому себе. Особенно остро эта проблема стоит, когда речь идет о философии и о классической филологии.

Второе эссе («О пользе и вреде истории для жизни») является попыткой формулирования важнейшей, по мнению автора, культорологической задачи - трансформировать классическую филологию так, чтобы она смогла стать «подлинным образованием», и таким образом трансформировать современную ему культуру. Формулируя эту задачу, Ницше вновь отсылает к античным повседневным этико-политическим практикам и формам мысли, в частности к понятиям сократовско-платоновской пайдейи.

Как писал позднее Ницше, «Второе Несвоевременное освещает все опасности, все подтачивающее и отравляющее жизнь в наших приемах научной работы: жизнь, больную от этой обесчеловеченной шестеренки и механизма, от «безличности» работника, от ложной экономии «разделения труда». Утрачивается цель - культура: средства - современные научные приемы - низводят на уровень варварства... В этом исследовании впервые признается болезнью, типическим признаком упадка «историческое чувство», которым гордится этот век.»

В работе, кроме критики, содержится попытка позитивно сформулировать проект трансформации культуры через трансформацию науки и открытый призыв к коллективному осуществлению этого проекта. Мы видим дальнейшее развитие начальной стадии философского проекта Ницше, характеризующейся верой в «гения», парадигмой которого для Ницше в этот период все еще является синтез ученого и художника.

Здесь Ницше обращается к коллегам, классическим филологам, представителям того же германоязычного академического мира. И уже в предисловии он подчеркивает генетическую связь своего собственного критического «видения» современного исторического образования в Германии с греческими формами мысли и греческими концепциями образования, которые, как надеется Ницше, должны быть близки его читателю так же, как ему самому, в силу самого рода его занятий.

Для современного человека, пишет Ницше, понятия «образованный» и «исторически образованный» стали фактически тождественными. Если бы эту современную культуру смог каким-то чудом увидеть древний грек, он счел бы современных людей «ходячими энциклопедиями», а не «образованными» людьми. Ибо для грека образованность означала знание, существующее в форме действия, практическое знание, умение жить. Именно этим отличается античное понимание философии от того, как понимают философию «в эпоху, страдающую недугом общего образования».

Второе «Несвоевременное» следует считать последним и самым радикальным непосредственным обращением Ницше к коллегам изнутри академической среды. Однако, несмотря на ряд содержащихся в нем ценных идей, относящихся к методологии исторической науки, оно не предлагало никаких конкретных путей к выработке реального практического метода философской жизни. Бесперспективность попыток этической и интеллектуальной реформы внутри академической среды Германии становится для Ницше все более очевидной.

Первую попытку устранить двусмысленность и противоречивость отношений с сократизмом и платонизмом и наметить практический путь «к самому себе и к свободе» (выработать метод философской жизни) Ницше предпринимает в третьем «Несвоевременном размышлении» «Шопенгауэр как воспитатель». Собственный комплексный философский метод, включающий в себя альтернативную платоновской критическую методологию познания должен, с точки зрения Ницше, позволить появление философов, преодолевших давление платоновской традиции использования разума, - «свободных умов» и «добрых европейцев», воплощающих в себе неидеологизированные типы европейского сознания и самим фактом своего существования противостоящих формам мысли, основанным на идеологическом типе отношения человека к познанию, к власти и к самому себе.

Этот метод является для Ницше не теоретической истиной; он может существовать только в действии, только будучи воплощенным в техниках мышления и письма, являющихся для Ницше подлинными техниками пайдейи; появление его означает переход от стадии идеала и намерений к стадии философии как действия, от отвлеченного морализирования к найденной и реализованной на практике возможности «жить как философ».

«Рихард Вагнер в Байрейте» - четвертая заключительная книга Фридриха Ницше из цикла «Несвоевременные размышления» посвящена драматизму развития известного немецкого композитора, драматурга и философа Рихарда Вагенра. Но более всего здесь замечательна критическая оценка современного Ницше театра. Он пишет: «Странное помрачение суждений, с трудом, с трудом скрываемое пристрастие к потешному, к развлечению во что бы то ни стало, ученые предрассудки, тщеславие и комедиантское обращение с серьезностью искусства со стороны исполнителей, брутальная жажда наживы со стороны антрепренеров, пустота и невнимательность со стороны публики, которая думает о народе лишь настолько, насколько он ей полезен или опасен, и посещает театры или концерты, не получая при этом никаких напоминаний о своих обязанностях, – все это вместе взятое образует спертую и пагубную атмосферу порядков, царящую в нашем нынешнем искусстве…»