Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра. Часть третья. Другая танцевальная песнь
1
"В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь: золото мерцало в ночи глаз твоих - сердце мое замерло от этой неги: - челн золотой, как в зерцале, мерцал там на водах ночных, точно качалка, ныряющий, и всплывающий, и все снова и снова кивающий челн золотой! На стопу мою, падкую к танцу, ты метнула свой взор, свой качально улыбчивый, дымчатый, вспыльчивый взор: Только дважды коснулась ручонками ты погремушки своей - и уже закачалась нога моя в приступе танца. - Пятки мои покидали уже землю, замер я на носках, тебе внемля: ведь уши танцора - в цыпочках его! К тебе прыгнул я - ты отпрянула вмиг; и лизнули меня на лету зашипевшие змейки волос вдруг взлетевших твоих! От тебя я отпрыгнул назад и от змей твоих прикасаний; ты стояла уже, обернувшись слегка, и глаза были полны желаний. Глазами розня, учишь меня ты стезям криведным; на стезях криведных учится стопа моя - козням! Я люблю тебя дальней, ты вблизи мне пуще неволи; твое бегство манит меня, поиск твой полонит меня - я страдаю, но ради тебя разве я не готов и к юдоли! Ты, чей холод, как зуд, чье презренье - искус, чей уход, точно жгут, чья насмешка - укус: - ты ль не была ненавистна всегда, ты, вязальщица, повивальщица, зазывальщица, домогальщица и находчица! Ты ль не была и любима всегда, непорочная, нетерпячая, ветроногая, детоокая грехотворица! Куда же ты тащишь меня, неугомонка и невиданка? И вновь избегаешь меня, сладкая-сладкая горлица и грубиянка! Я в танце несусь за тобою, я с ритмом твоим неизбытно един. Где же ты? Протяни мне руку! Ну, хоть палец один! Здесь пещеры и дебри - мы же заблудимся вместе! Стой! Да потише! Не видишь ли ты, как мелькают вокруг стаи сов и летучие мыши? Ты сова! Ты летучая мышь! Ты охоча меня дразнить? Где мы, где? У собак, видно, ты научилась так тявкать и выть. Зубки белые скалишь прелестно на меня ты без слов, и сверлят меня злючие глазки из кудластых твоих завитков! Что за пляс одурелый, точно буян; я охотник - решай, кто мне ты: ловчий пес или лань? Ну, злая прыгунья, ко мне! Да живее, мигом! Ну-ка вверх! И барьер! Горе мне! Я и сам вот плюхнулся, прыгнув! О, взгляни, я лежу, ты, спесивица, и молю о милости! Мне бы с тобою бродить да бродить по тропинкам жимолостным! - по тропинке любви сквозь кусты пятнастые, немые! Или там вдоль озера: в нем резвятся и пляшут рыбки золотые! Ты устала? Взгляни, вон овцы, и в воздухе завечерело: ну разве не сладко уснуть под звуки пастушьей свирели? Ты валишься с ног? Я тебя понесу, опусти только руки! И если ты хочешь пить, скажи - я нашел бы, чем тебя утолить, но тебе не до этой услуги! - О, что за чертовка, плутовка, так ловко исчезла змеею-скользянкой! Куда? Но от рук два пятна на лице горят, точно красные ранки! Я, право, устал изрядно пастушить твоих ягнят! До сих пор, о ведьма, я пел для тебя, нынче ты завизжишь - у меня! Будешь плясать и ахать плетке моей вслед! Я не забыл-таки плетку? - Нет!"
2
Так отвечала мне жизнь тогда и при этом зажала изящные ушки свои: "О Заратустра! Не щелкай так страшно своей плеткой! Ты ведь знаешь: шум убивает мысли - а ко мне как раз пришли такие нежные мысли. Мы с тобою оба - сущие недобродеи и незлодеи. По ту сторону добра и зла обрели мы свой остров и зеленый свой луг - мы вдвоем, одни! Уже оттого и должны мы ладить друг с другом! И если мы и не любим друг друга от чистого сердца, - то гоже ли злиться на то, что не любишь от чистого сердца? И что я лажу с тобою, и часто слишком лажу, ты знаешь это: и все оттого, что ревную тебя я к мудрости твоей. Ах, эта мудрость, полоумная старая дура! Если бы мудрость твоя сбежала однажды от тебя, ах! тогда мигом сбежала бы от тебя и моя любовь". Тут жизнь задумчиво оглянулась вокруг и тихо сказала: "О Заратустра, ты мне недостаточно верен! Ты любишь меня вовсе не так сильно, как говоришь; я знаю, ты думаешь о том, что хочешь скоро покинуть меня. Есть старый тяжелый-тяжелый колокол-ревун: он ревет по ночам до самой твоей пещеры: - когда ты слышишь, как колокол этот бьет полночь, тогда между первым и двенадцатым ударом думаешь ты о том - ты думаешь о том, о Заратустра, я знаю это, что ты хочешь скоро покинуть меня!" "Да, - отвечал я робко, - но ты знаешь также -" И я сказал ей нечто на ухо, прямо в ее спутанные, желтые, безумные пряди волос. "Ты знаешь это, о Заратустра? Этого не знает никто..." И мы стояли лицом к лицу и глядели на зеленый луг, на который как раз набегал прохладный вечер, и плакали вместе. - И жизнь была тогда мне милее, чем вся моя мудрость когда-либо. - Так говорил Заратустра.
3
Раз! О, внемли, друг!
Два! Что полночь тихо скажет вдруг?
Три! "Глубокий сон сморил меня, -
Четыре! Из сна теперь очнулась я:
Пять! Мир - так глубок,
Шесть! Как день помыслить бы не смог.
Семь! Мир - это скорбь до всех глубин, -
Восемь! Но радость глубже бьет ключом!
Девять! Скорбь шепчет: сгинь!
Десять! А радость рвется в отчий дом, -
Одиннадцать! В свой кровный, вековечный дом!"
Двенадцать!
| Часть третья. Оглавление | Так говорил Заратустра. Оглавление |